Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Думаешь? Ну да, ты же знаешь его лучше, чем я. Только вряд ли он обо мне хорошего мнения. – Чуть помолчав, хай спросил: – А ты возвращался домой? После того, как принял одежды поэта? Виделся с родителями?

– Когда меня отправили в школу, отец был уже очень стар, – ответил Маати. – Он умер до того, как я закончил обучение, так что мы не знали друг друга.

– Выходит, у тебя никогда не было семьи.

– Была, высочайший. – У Маати сжалось сердце, но он старался говорить спокойно. – У меня были любимая женщина и сын.

– Но сейчас у тебя семьи нет. Они умерли?

– Нет, живы. Но живут не со мной.

Хай внимательно посмотрел на поэта. Глаза у него были с красными прожилками, веки воспаленные, а кожа тонкая и сморщенная, как у очень старой черепахи или, наоборот, у новорожденного младенца. Хай медленно моргнул, взгляд его смягчился, брови изогнулись, что говорило о сочувствии и печали.

– Отцам всегда нелегко, – сказал он. – Возможно, если бы мир не требовал от нас таких жертв…

Маати заговорил, только когда понял, что голос не подведет.

– Да, высочайший.

Старый хай выдохнул облачко серого дыма и, не отрывая от него взгляда, сказал:

– В пору моей молодости мир был другим. Все изменилось после падения Сарайкета.

– Теперь у хая Сарайкета есть поэт, – сказал Маати. – И у поэта есть сила андата.

– Вот только на это у дая-кво ушло восемь лет и шесть неудачных попыток подчинения, – заметил хай. – И каждый раз, когда приходила весть об очередной неудаче, я видел это по лицам придворных. Утхайемцы могут ходить с гордым лицом, но это маска, и я способен разглядеть под ней страх, как любой из нас способен увидеть рыб, плавающих под тонким прозрачным льдом. А ты был там. Ты сам сказал об этом в нашу первую встречу.

– Да, высочайший.

– Но не рассказал все, что тебе известно. Так?

Хай пристально смотрел на поэта, и это был ясный и проницательный взгляд. Маати стало не по себе, он внутренне сжался, недоумевая: куда делся печальный умирающий старик с желтоватыми, в красных прожилках глазами, вот только что говоривший о своих сыновьях?

– Я… просто…

– Ходили слухи, что смерть поэта не следствие мести какой-то разозлившейся девчонки с Восточных островов. И о причастности гальтов не раз поминали.

– Эймон тоже поминали, и Эдденси, – сказал Маати. – Высочайший, кого только не обвиняли. Некоторые даже верили в то, что сами же и придумали. Когда обрушилась торговля хлопком, многие разорились, лишились не только состояний, но и своего положения.

– Они потеряли куда больше. – Старый хай чуть подался вперед и проткнул воздух мундштуком трубки. – Деньги, торговля, престиж города – это все мелочи. В Сарайкете погибла вера. Люди перестали верить в то, что хайем сохранит мир в равновесии, что война никогда не придет в Сарайкет. И мы здесь тоже утратили веру.

– Высочайшему виднее, – только и смог сказать Маати.

– Священники говорят – то, к чему прикоснулся Хаос, никогда не станет прежним, – произнес хай и снова откинулся на подушки. – Ты понимаешь, что это означает, Маати-тя?

– Есть одна мысль… – начал поэт.

Но хай не дал ему договорить.

– Это означает, что невообразимое может случиться лишь однажды. А после оно уже перестает быть невообразимым. Мы уже видели, что произошло, когда Хаос коснулся города. И теперь это сидит в голове каждого придворного в каждом городе Хайема.

Маати нахмурился и чуть подался вперед:

– Высочайший думает, что Семаю-тя угрожает опасность?

– Что? – переспросил хай и сразу отмахнулся от вопроса, заодно разгоняя висевший дым. – Нет, я не о нем. Мой город в опасности – вот что я думаю. И еще я думаю, что Ота… мой выскочка-сын…

В голове Маати прозвучал далекий тихий голос: «Он тебя простил». Голос андата Сарайкета. Эти слова Бессемянный сказал Маати за мгновение до того, как смерть Хешая освободила его от подчинения поэту.

Бессемянный говорил про Оту.

– Я не для пустых разговоров тебя призвал, Маати-тя, – сказал старый хай, и поэт вернулся из воспоминаний в реальность. – О расследовании смерти Биитры хотел поговорить с глазу на глаз, чтобы не давать пищу любителям сплетен. Ты должен поторопиться – мне нужны результаты.

– Даже если с окончанием расследования закончится перемирие?

– И мои сыновья вернутся к традиции престолонаследия. Да. Если я умру раньше, чем изберут наследника, – особенно если Данат и Кайин будут все еще в бегах, – на наших землях воцарится анархия. Семьи утхайема станут примеряться к моему трону, плести заговоры. Твоя задача не просто найти Оту. Ты должен защитить мой город.

– Понимаю, высочайший.

– Нет, Маати-тя, не понимаешь. Уже расцветают весенние розы, а я не увижу середины лета. Время – это роскошь, которую мы с тобой не можем себе позволить.

Вечер, с одной стороны, оправдал ожидания Семая, а с другой – разочаровал его.

Весенний ветерок приносил в павильон цветочные ароматы. Мелодии свирели, флейты и барабанов дополняло тихое потрескивание дров в расставленных по периметру жаровнях. В небе, словно россыпи драгоценных камней на черном бархате, блестели звезды.

За долгие зимние месяцы музыканты успели сочинить и разучить множество новых песен, а молодежь из знатных семей, как все, кого работа не выгоняет на снег, после бесконечно однообразных недель холода, темноты и вынужденного затворничества истосковалась по веселью на свежем воздухе.

Семай смеялся, хлопал в такт музыке и танцевал вместе со всеми. Женщины и девушки с интересом посматривали на поэта, он посматривал на них. Пыл молодости заменял теплые одежды, а притяжение тел кружило голову сильнее, чем сладкий аромат цветов. Даже близкая смерть хая дарила ощущение свободы. Происходило нечто важное, менялось мироустройство, но это никого не пугало, они были молоды и в переменах видели романтику.

И при всем этом Семаю не было весело.

Какой-то парень в маске орла вложил ему в руки пиалу и тут же присоединился к танцующим. Семай улыбнулся, глотнул подогретого вина и отступил к краю павильона.

В тени за жаровнями неподвижно стоял Размягченный Камень. Семай присел рядом с андатом, поставил пиалу на траву и стал наблюдать за гуляньем.

Двое юношей сбросили с себя одежду и забегали вокруг павильона в одних только масках и длинных развевающихся шарфах.

Андат шевельнулся – словно гора содрогнулась при оползне – и снова замер. А когда заговорил, голос был таким тихим, что, кроме Семая, никто не мог услышать.

– Это не впервые дай-кво солгал.

– Зато впервые я гадаю, почему он это сделал, – отозвался Семай. – Дай-кво