Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

Невзирая на теплую тогу, Гай почувствовал, что дрожит: эта неизбывная скорбь разбередила в нем нечто, глубоко упрятанное за светским лоском и за непринужденной уверенностью, которая никогда не покидала его дома.

Даже не понимая причин этой скорби, молодой римлянин ощущал, как она болью отзывается у него в сердце. Это походило на оплакивание в Митреуме[49], когда приносят в жертву быка. Мимо прошествовала еще одна группа жрецов, потом снова женщины – их скользящая поступь напомнила ему бриттских жриц, – а потом на носилках пронесли золотую статую коровы под черным покровом. Еще несколько мгновений гремела оглушительная барабанная дробь, а затем процессия удалилась.

Добравшись наконец до особняка Маллея, Гай пришел к выводу, что на этом званом приеме представлено все то лучшее, чем может похвастаться римское общество. Блюда – простые, но превосходно приготовленные; приглашенные гости, учтивые, широко образованные, поражали глубиной суждений. Гай чувствовал, что эти люди далеко его превосходят – но он мог у них многому научиться.

В качестве темы для застольной беседы предложили «пиетас»[50]. Вино наполовину разбавляли водой, что позволяло собравшимся сосредоточиться на серьезном обсуждении.

– Напрашивается вопрос: что, если истинная религия на самом деле не одна? – заявил Гай, когда настала его очередь высказаться. – Разумеется, каждый народ имеет право держаться своей веры, но здесь, в Риме, у вас поклоняются великому множеству богов – о некоторых я прежде даже не слыхивал! Не далее как сегодня вечером, по пути сюда, я видел некую процессию – по всей видимости, это были служители какого-то восточного культа, – но большинство участников на вид казались римлянами.

– Должно быть, сегодня Исия – праздник в честь Исиды, – заметил Геренний Сенецион, один из наиболее важных гостей. – В это время года почитатели Исиды возвещают о том, как богиня отправилась на поиски разрубленного на куски тела Осириса. Сложив все части воедино, она ненадолго оживила мертвого мужа и зачала дитя – Гора, бога солнца.

– По-моему, бриттские племена в это же время справляют какой-то свой праздник, не так ли? – спросил Тацит. – Мне вспоминается, как от деревни к деревне ходили целые шествия, люди были в масках и в устрашающих нарядах из шкур и костей.

– Верно, – подтвердил Гай. – На праздник Самайн белая кобыла вместе со своей свитой обходит все дома, и люди призывают души предков снова возродиться во чреве у женщин племени.

– Вот вам и ответ, – подхватил Маллей. – Хотя мы все называем богов разными именами, по сути своей все они – одно и то же, а значит, почитать любого из них – это и есть благочестие.

– Например, знаки бога, которого мы называем Юпитером, – дуб и молния, – промолвил Тацит. – Германцы тоже ему поклоняются, но под именем Донар, а у бриттов он зовется Танарос или Таранис.

Гай не был в этом столь уверен. Казалось немыслимым, чтобы какому-то кельтскому божеству поклонялись в огромном храме – вроде того, что воздвигли на форуме в честь Юпитера. На одном из приемов он видел женщину, про которую сказали, что она весталка, и с любопытством к ней пригляделся. Но хотя она держалась с достоинством и, уж конечно, куда более пристойно и чинно, нежели большинство знакомых ему римлянок, в ней не ощущалось того внутреннего благородства, той одухотворенности, которое отличало женщин Лесной обители. Как ни странно, египетская Исида, шествие в честь которой Гай только что видел, имела больше сходства с Великой Богиней, которой служила Эйлан.

– Сдается мне, наш британский друг уловил самую суть проблемы, – промолвил Маллей. – Наверное, именно поэтому наши отцы так яростно противились тому, чтобы в Риме утвердились чужеземные культы, такие, как культ Кибелы или Диониса. Ведь даже храм Исиды был сожжен.

– Если империя вбирает в себя все народы мира, – возразил Тацит, – тогда нам должно также признать и их богов. И я на этом настаиваю: я считаю, что в чертоге любого германского вождя вы встретите куда больше благородства, чистоты нравов и того, что мы называем благочестием, нежели в римских особняках. И ничего дурного в этом нет, пока ритуалам, на которых зиждется государство, отводится первоочередная роль.

– Вероятно, именно поэтому божественный Август распространил культ императора по всей империи, – ответил Маллей. Повисла пауза.

– Dominus et Deus…[51] – тихо проговорил кто-то, и Гай тут же вспомнил, что именно так теперь принято обращаться к императору. – Он слишком далеко зашел! Или мы возвращаемся в те времена, когда Калигула приказывал поклоняться своему любимому коню?

Гай оглянулся и с некоторым удивлением обнаружил, что слова эти произнес Флавий Клемент, родственник императора.

– Пиетас – это почтение к богам и долг перед ними, а не низкопоклонничество перед смертным! – воскликнул Сенецион. – Даже Август требовал, чтобы ему поклонялись заодно с Римом. Мы чтим не человека, но его гений: божественное начало, в нем заключенное. Верить, будто простой смертный обладает достаточной мудростью и могуществом, чтобы править империей, – это воистину нечестие.

Воцарилось неловкое молчание.

– Однако ж в провинциях культ императора становится объединяющей силой, – с жаром заговорил Гай. – Когда никто не знает, каков император на самом деле, остается только поклоняться самой идее Божественного Правителя. Все, сплотившись воедино, воскуряют фимиам императору – какую бы религию кто бы про себя ни исповедовал.

– Все, за исключением христиан, – заметил кто-то, и гости дружно рассмеялись. Не присоединился к общему веселью один только Флавий Клемент.

– По мне, так христиан вовсе незачем преследовать и создавать новых мучеников, – промолвил Тацит. – Их вера обращена главным образом к рабам и к женщинам. И у них столько всяких сект, что они сами друг друга уничтожат, если мы только оставим их в покое!

Подали сыры и сладости, и разговор перешел на другие темы. В конце концов, здесь собрались люди цивилизованные, чуждые религиозному пылу. Но Гай поневоле размышлял про себя, а достаточно ли благочестия, долга и взаимных обязательств, чтоб напитать душу человеческую. Наверное, именно бесплодная сухость государственной религии толкает людей к чужеземным культам, таким, как культы Исиды или Христа. А может, подлинной религией Рима стали кровавые ритуалы Колизея?

А еще Гай постепенно осознавал, что среди мыслящих людей Вечного города – людей, чье общество он с каждым днем ценил все больше, – нарастает недовольство императором. Эти связи не принесут ему желанного покровительства для продвижения по службе. А если придется делать выбор между честолюбием и честью – то как он поступит?

Вскоре после прибытия Гая деловитые вольноотпущенники из штата имперского прокуратора принялись изучать присланный Лицинием отчет и