Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

рук; это становилось делом компетентных людей. Лучшие умы принялись нащупывать идею. В книге Де Виндта они нашли, что хотели, но к созданию Современного мирового государства приступили не совсем обычным способом.

Произошел переворот в самих революционных идеях. Изменчивый дух Революции постригся, надел комбинезон и, создавая новую модель, приступил к систематической работе.

Глава 3

Технический революционер

В чем разница между первым и вторым упадком? Во втором случае многочисленные научные и технические работники западных сообществ восприняли крах быстро и живо.

Никакого реального эквивалента в римской истории нам не найти. Погруженные в традицию ремесленники не располагали какой-либо общественной наукой. Синтез христианства подавил спекуляции немногочисленных и малоэффективных философов. Ремесленник и философ жили в разных мирах. Философ презирал ремесленника. Вероятно, в той же степени ремесленник презирал философа; правда, не оставлял об этом записей. Ни тот, ни другой, похоже, не имели никакого представления о широких социальных силах, которые разрушали общую безопасность и позволяли варварам вторгаться в империю.

Сомнительно, что когда-либо императорский двор или имперская гражданская служба имели внятное представление об устойчивом упадке. Историки XIX и XX веков, как указывали Огилви и Фреуд в своей работе «Римская история» (выпущена в 2003 году и пересмотрена Пан Чоу Ляном в 2047-м), приписывали интеллект своего времени таким императорам, как Юлий Цезарь, Октавиан Август, Марк Аврелий или Домициан. Интриги и планирование представлялись почти в современном стиле. Но в записях на латыни не встречается доказательств такой осведомленности. Если бы она присутствовала, это не могло бы не отразиться на строительной индустрии. Древний Рим, действительно, умудрился каким-то образом сильно растянуть во времени свои упадок и крах, но сознательно он ничего не делал для этого с точки зрения взвешенных политических решений.

До сих пор студенты тщательнейшим образом изучают искусство и тайны средневековых каменотесов. Знания терялись в гигантских объемах, но что-то оставалось. Средневековые вольные каменщики строили красивые, но часто хлипкие готические соборы, которые сегодня так сложно сохранить для потомства. При этом использовалась технология, которую нерушимо соблюдали еще строители пирамид. Разумеется, ни о каком политическом чувстве речи тогда не заходило и не могло зайти. Купеческие гильдии, чем-то похожие на капиталистические профсоюзы, вмешивались в те или иные общественные дела ради создания рабочих мест, но мы не находим никаких признаков того, что они когда-либо заботились о порядке и стабильности сообщества в целом. Этого попросту не позволял сделать низкий уровень тогдашнего интеллекта.

Опытный и целеустремленный представитель рушащегося порядка ХХ века обладал куда более оживленным качеством. Само обучение стало не традиционным, а прогрессивным, гораздо более прогрессивным, чем у любого другого класса. Новых людей обучили фундаментальным изменениям. Они перестали мириться с политической и финансовой жизнью вокруг себя, как только обнаружили, что их деятельность серьезно затруднена. Одновременно с появлением выразительного многозначительного слова «технократия» в мировой прессе (1932–1933) мы находим, например, инженера, профессора Майлза Уокера на собрании Британской ассоциации содействия развитию науки, который смело обвинял весь устоявшийся мировой порядок, пользуясь терминами инженерной эффективности. В сумерках общественного порядка инженеры, промышленники и физики обсуждали конструктивную политику. И тем самым они в нее вторгались. Одним из первых ученых, кто перестал «лезть не в свое дело» и занялся деловой психологией, стал профессор Содди.

Поначалу техники и бизнесмены слишком много говорили. К действиям же они приступили далеко не сразу. Им казалось, что политики и финансисты являются специалистами в своих областях и обладают глубокими знаниями. Техники и бизнесмены полагали, что политики и финансисты способны адаптироваться и что-то изобретать, как и они сами, поэтому требовали от тех решительных действий, не понимая, что условия, в которых живет банкир, делают его неспособным менять свои методы фундаментальным образом. Но это становилось очевидным по мере того, как катастрофа следовала за катастрофой. Новый тип должен был взять власть в свои руки. Только так у новых методов мог бы появиться шанс. Новые методы управления должны были вытеснить старые. Все большее число молодых людей, отказываясь от любых идей лояльности или сотрудничества со старыми административными институтами и все яснее осознавая свою цель, ставили перед собой задачу организовать ядра или ячейки по образцу, предложенному Де Виндтом, и связать их с другими ячейками.

Движение распространялось от мастерской к мастерской и от лаборатории к лаборатории с возрастающей скоростью, по всему миру. Аль Харан подсчитал, что уже к 1960 году семь восьмых авиаторов являлись членами Современного государства, а большинство остальных, по его же словам, оказались «по крайней мере, заражены теми же идеями». Такая инфекция зашла далеко и глубоко.

Там, где власть нечасто прибегала к репрессиям или не прибегала к ним вовсе, движение за спасение цивилизации развивалось открыто. Но поначалу оно столкнулось с серьезными противоречиями. Военные смотрели на ученых и техников, как на людей низшего сорта. Военные приказывали, а ученые и техники исполняли приказы. Так было заведено. Поведение обоих типов людей во время Мировой войны отражало рабскую покорность, а Версальский мир наступил еще до того, как человек окончательно разочаровался. Ученый XIX века представлял собой брюзжащего сноба, который мало что понимал за пределами своих конкретных исследований.

«Науки, – как однажды заметил Саймон Азар, – появились раньше, чем Наука!»

Научное мировоззрение стало поздним результатом, а не основной причиной систематического стремления к знаниям. Это было открытие, а не отправная точка. Наука учила людей, которые ей служили, и ученик узнавал больше, чем знал учитель. В научном мире существовал и существует непрекращающийся конфликт между достижениями и новыми исследованиями, и в XIX, и в начале ХХ века он оставался острым. Старшие сотрудники подозревали младших, мыслящих более широко, в нелояльности и препятствовали их продвижению. Старшие хотели, чтобы младшие оставались слепцами. Но после Мировой войны ученые были вынуждены начать рассуждать по-другому. Великий экономический спад продолжался, и научный мир крепко призадумался. Технические специалисты, благодаря более близкому подходу к практическим вопросам, значительно опередили «чистых» научных исследователей, особенно в отношении того, как применить конструктивное мышление к политической и социальной организации.

Даже во время военных действий в Китае существовали намеки на то, что химики, инженеры и врачи могут иметь иные представления, чем военные. После газовой стерилизации Токио и еще более после того, как одиннадцатая газовая атака на Ухань не привела к адекватным результатам, японские военные власти провели расследование возможности «экспертного саботажа», и конечный результат оказал определенное влияние на отношения между «научными» военными и гражданскими научно-техническими экспертами в Европе. Чаще всего именно последние оказывались по-настоящему гениальными и изобретательными людьми. Обнаружилось, что некритическая лояльность часто сочетается с общей тупостью. Власть оказалась перед сложной дилеммой: с одной стороны она имела тех, кто хотел, но не мог, а с другой, кто мог, но не хотел.

Кампания против пацифистских, подрывных и революционных идей набирала силу в тридцатые годы. В сороковые – превратилась в запутанное и утомительное преследование. Но бессвязность усилий порождала неэффективность. Попытки отсеять нелояльных сотрудников и студентов в технических вузах и свести преподавательскую профессию к тотальному послушанию провалились, потому что не нашлось способа отличать то, что должно считаться основной наукой, от того, что следовало считать предательством. Стремление уничтожить свободу в одной части человеческого мозга и вместе с тем деликатно обойти другие его участки, где мысль двигалась свободно и творчески, с самого начала было обречено на полный провал.

Глава 4

Пророки, пионеры, фанатики и мертвецы

История, и в особенности общая история, склонна слишком много внимания уделять массе и контурам. Мы пишем, что «вся Германия возмутилась» или «надежды Азии рухнули». Но живые факты истории – это изменения в мышлении, эмоциях и реакциях миллиардов умов.

В предыдущих разделах мы в общих чертах поговорили о развитии «концепций сочетания»; идеология растворялась и уступала место другой идеологии, подобно облаку, которое собирается, тает и проходит по ментальному небу человечества. В книгах, предшествующих этим разделам, мы проследили растущее осознание возможного Мирового государства в мыслях разных людей на протяжении двух тысяч лет медленного пробуждения. Но изложение будет неполным до тех пор, пока мы не отвлечемся, по крайней