Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

мере, на одну главу, от широкого круга мнений. Пусть изменения в решимости коллективной воли отразятся на структуре индивидуальных переживаний, а мозговой шторм сформирует массивное структурное развитие.

Нужно опираться на наивный опыт собственного детства, чтобы уловить, хотя бы отдаленно, душевное состояние первооткрывателя, который обратил взор на всеобщее братство. Нужно рассмотреть жизнь какого-нибудь животного, скажем, своей собаки или пони, чтобы уяснить ограниченное существование человека в ранних цивилизациях. В своем окружении человеческая жизнь была так же устроена, как и жизнь любого животного. Город, река, поля, далекие холмы, храм, близкие друзья и странные далекие враги составляли полное и удовлетворяющее ВСЁ. Боги заслуживали доверия и несли ответственность, снимая таковую с ваших плеч. У животных имелись такие же души, как и у вас. Темноту и тени преследовали духи. В такой обстановке жили, любили, ненавидели и умирали бесчисленные поколения. Все становилось знакомым и понятным благодаря трюку персонификации. Ты привел незнакомца в свою семью – ты сделал его членом своего племени. Земля стала матерью, а солнце – великим отцом славы, марширующим по небу.

Эта удивительно запутанная история показывает, как человеческий разум начал сомневаться, допытываться, проникать под завесу уверенности и воображаемой окружающей безопасности. Возможно, его лишили этой уверенности. Скорее всего, сам он не стремился вырваться наружу или, во всяком случае, не видел в этом большой срочности.

Христианство сохранило для нас еврейскую Библию – драгоценную летопись беспокойных душ среди ограниченных условий давно ушедших веков, предшествовавших сложным механизмам, дальним путешествиям и логическому анализу. Она рассказывает, как человек вышел из Рая беспрекословного принятия, и его обуяло недоумение. Это позволяет нам сегодня мысленно приблизиться к состоянию давно ушедших сотен тысяч борющихся умов. Мозг начал замечать сорняки и колючки, тяжкий труд и ненадежность жизни. И он приложил огромные усилия, чтобы начать как-то объяснять самому себе растущее ощущение, что все не в ладу с этим миром. Историю пришлось драматизировать. До сих пор имелась только «персонификация», как средство постичь отношения и причины. Не существовало никакого иного способа заполучить общую идею, кроме как вообразить ее как личность. Странные мысли пугали. Казались потусторонними. Наши предки даже не осмеливались сказать: «Я думаю»; они должны были говорить «Я слышал голос» или «Слово Господне пришло ко мне». Потребовались огромные усилия, чтобы перейти от мысли о патриархальном племенном боге к более могущественному господствующему Богу. Люди не объединяли общества, люди идентифицировали богов. Монотеизм являлся первой формой Мирового государства во всеобщем сознании.

Каким отчаянным поступком стало для какого-нибудь внутренне испуганного человека поднять голос против местных старейшин и местного идола, провозгласив: «Нет Бога, кроме Бога!». Реакцией его соплеменников, все еще живущих в рамках общепринятых убеждений, на эту попытку выйти на широкие отношения могли быть презрение, веселье, раздражение, неприязнь или ужас и суеверный страх. Мы располагаем записанной историей Мухаммеда и его битвы с богами Мекки. Это более поздний и сложный пример того, что происходило в бесчисленном количестве мест и времен. Вдохновленный своей новой идеей человек бросал вызов социальному ментальному гнезду, из которого стремился вырваться.

Тот, кто видел свет и говорил просто и ясно, являлся лишь отдельным видом более крупного рода человеческих существ. Его разум работал иначе, чем у обычного человека, или просто был более лихорадочно активным. Другие оставались чудаками или просто идиотами. Дурака от просветленной личности было сложно отличить, потому что оба говорили о невероятных вещах.

Письменность появилась за тысячу лет до Рождества Христова, и она показала, что уже тогда сложилась давняя традиция обращения со странными и тревожащими исключениями. Насколько возможно заглянуть в прошлое, мы обнаруживаем, что повседневное спокойствие древнего сообщества регулярно нарушалось беспокойными личностями, которые странно ходили, странно жили, говорили необычно и сбивали с толку, побуждали окружающих странно себя вести и угрожали божественным гневом, предчувствуя зло. От них предпочитали откупаться. Кто-то это делал, проявляя почтение, кто-то – с пренебрежением. Неполноценные и несчастные находили утешение в странных речах. Правителям же, напротив, беспокойные личности не нравились. Богачи их не любили и боялись. Беспокойные личности раздражали и пугали того, кто мог себе позволить наслаждаться жизнью. Они казались какими-то извращенными, и, по сути, таковыми являлись. Если они заходили слишком далеко, племя выступало против них. С ними дурно обращались, окружали толпой и высмеивали. А если они и после этого не останавливались, тогда их бросали в тюрьмы, колотили и убивали.

По нашим нынешним стандартам, выдающейся личности всегда есть что сказать. Это важно, но применительно к давним временам в этом мало правды. Загадочные высказывания учителя предстояло растолковывать ученикам, чье количество зачастую оказывалось немалым. Когда учитель умирал или когда его убивали, люди оставались с вопросами: «Что именно он сказал?» или «Что именно он имел в виду?». Вдохновенное слово легко становилось загадкой для интерпретатора. Оно формулировалось то так, то этак, применялось правильно или неправильно, его катали на языке, «пробуя» всеми возможными и невозможными способами.

В наши дни мы находим общее качество для всех этих безумцев, пророков, учителей и нарушителей душевного покоя. Эти люди учились говорить и использовать язык. Пытались что-то придумать, сказать что-то новое и расширить свой разум. И они делали это вопреки огромному сопротивлению. Интеллектуальная предприимчивость играла против инстинктивного страха перед новизной. Многие из этих учителей умерли ужасной смертью. С них живьем сдирали кожу, жгли на кострах и пытали до смерти.

Один из них висел на кресте и умер от физического истощения за несколько часов. Два преступника, которые оказались более стойкими его товарищами по несчастью, оставили учение, составленное из таких милых и прекрасных поведенческих идей, такой мистической непостижимости, такой вводящей в заблуждение непоследовательности, что оно оставалось моральным стимулом и интеллектуальным недоумением, джунглями для ереси и открытий, в миллионах душ на протяжении двух тысяч лет.

Тщетно в наши дни кто-то пытается проникнуть в сознание идущего на казнь пророка. Мы осознаем ценность сделанного. Да, это – правда! Но понимал ли он сам то, что делал? Секрет таких настойчиво ищущих мозгов, видимо, скрыт от нас навсегда.

В более оживленные и процветающие социальные периоды истории возмутители спокойствия менее заметны. Во времена перемен, и особенно когда высвобождалась социальная энергия, когда смешивались конфликтующие традиции, беспокойные умы умножались. Нестабильный римский империализм изобиловал попытками сказать о жизни что-то новое и глубокое. Повсюду появлялось новое поклонение, потому что оно представлялось единственной формой, благодаря которой новая идея и образ жизни могли передаваться из разума в разум. Озадаченный новыми вызовами разросшийся человеческий тип пытался что-то сказать, какое-то волшебное слово, и тем самым разрешить собственное недоумение и привести себя к миру.

Неся за собой организованную науку, эпоха Возрождения значительно увеличила число пытливых и новаторских умов. Разум овладевал условиями своего существования. Но теперь возмутители спокойствия больше не казались пророками с дикими глазами, потому что перестали утверждать, будто им доверено Слово Господа. В сознание масс проникла абстрактная и логическая мысль, поэтому персонификация больше не требовалась. Отныне богов не осуждали; их анализировали. Более того, приближаясь к современности и сталкиваясь с более подробно описанными событиями, мы начинаем с живым пониманием и сочувствием осознавать, что происходило в новаторских умах, и ощущать соприкосновение с неизмеримым героизмом и бесчисленными трагедиями более поздних пионеров, бунтарей, критиков, революционеров, которые более или менее разумно выступали против принятия и инертности, среди которых они жили, в направлении более здравой, более всеобъемлющей и более четко сформулированной идеи для всего человечества.

До сих пор не собран толковый сборник многих миллионов биографий и многих тонн другого материала, который поведал бы об умственном бурлении в мире, начиная с XVII века. Если пророки старого мира слишком редки и далеки от нашего понимания, то более поздние революционеры настолько близки, что нам приходится отступать на шаг, чтобы получше их рассмотреть. В этой области проводились обширные исследования. Роджер Каддингтон и его коллеги изучали протестантскую мысль в Голландии, Рейнланде,