Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

– Нет, – очень тихо проговорил Гай. – У меня нет нужды в сыне. А теперь тебе надо поспать. – Он поднялся на ноги, глядя на жену сверху вниз. – Сон исцеляет все горести, поутру ты почувствуешь себя лучше.

Но Юлия его словно не слышала: ей все вспоминались тонкие, безупречные, словно изваянные резцом черты ее малыша.

Потекли неделя за неделей. Юлия выздоравливала медленно. Гай с удивлением обнаружил, что он не столько печалится о потере, сколько переживает за жену, которая все никак не утешится. Когда Секунда появилась на свет, он был в отъезде – и не питал к ней особенно глубокой привязанности. Кроме того, долго сокрушаться об утрате одной из четырех девочек у него не получалось.

Однако ж, когда он думал о сыне, которого они с Юлией потеряли, он поневоле вспоминал о своем ребенке от Эйлан. В римском обществе при отсутствии наследника нередко усыновляли здорового мальчугана из другой семьи. Если у Юлии детей мужского пола не будет, а после беседы с лекарем это выглядело очень вероятным, она вряд ли станет сильно возражать, если муж признает сына Эйлан. Он ведь и дочек тоже любит, хотя и не испытывает по отношению к ним того неодолимого чувства душевной близости, что тесно связало его с сыном и первенцем.

Ну да будет еще достаточно времени об этом подумать, когда Юлия окончательно окрепнет. Надеясь хоть чем-то отвлечь ее от горестных мыслей, Гай согласился свозить Юлию в паломничество к святилищу Богини-Матери под Вентой, но путешествие не поправило ее здоровья и не утолило печали. Когда же Гай предложил всей семьей переехать обратно в Лондиний, Юлия отказалась.

– Здесь похоронены наши дети, – заявила она. – Я их не покину.

В душе Гай считал, что это по меньшей мере глупо. При том, что местные племена верили, будто вход в Иной мир открывается в земле силуров, молодому римлянину казалось, что нет на земле такого места, которое находилось бы дальше от Страны Мертвых или ближе к ней, нежели все прочие. Однако Гай уступил прихоти жены, и семья осталась на вилле Северина.

В конце года пришло известие о смерти Агриколы.

«Как любит повторять Тацит, – писал Лициний Коракс, – “человеческой природе свойственно питать ненависть к тем, кому мы нанесли оскорбление”. Но даже наш Божественный Император не нашел, чего можно было бы поставить Агриколе в вину, дабы оправдать свой гнев, так что нашему другу удалось избегнуть открытой опалы. Более того, во время последней болезни Агриколы император проявлял по отношению к нему необыкновенную заботу, и хотя ходят слухи, будто военачальника отравили, сам я думаю, что у него разбилось сердце при виде бесчестья Рима. Возможно, ему повезло, что он вовремя умер, а нам очень скоро придется пожалеть, что та же участь не постигла и нас. Радуйся, что ты в Британии, вдали от всех глаз…»

В следующем году Лициний вышел в отставку и переехал жить к дочери и зятю, так что к вилле Северина пристроили еще одно крыло. А для Гая это был последний год службы в должности прокуратора, отвечающего за снабжение армии. Прежде он надеялся, что по окончании этого срока сенатор Маллей сумеет добиться для него назначения на пост более высокий, но новости из Рима поступали тревожные. Император день ото дня становился все более деспотичным и подозрительным. Домициан показал себя неплохим военачальником, но, по-видимому, счел свои победы свидетельством божественного покровительства и теперь вовсю усердствовал (как писал двоюродный брат Лициния Коракс), пытаясь лишить сословие патрициев последних остатков власти.

Гай задумался, не вспыхнут ли от этой искры тлеющие угли мятежа, но тут пришли известия о том, что Геренний Сенецион и еще несколько человек казнены по обвинению в измене.

Гай понял, что о карьере до поры можно забыть. Его покровителю сенатору Маллею никаких обвинений предъявлено не было, но он счел благоразумным удалиться в свои владения в Кампании. Так что Гай дослужил положенный срок прокуратором, отложил назначенную поездку в Рим до лучших времен и решил, по примеру своего покровителя, заняться возделыванием собственных земель.

Наконец-то Гай ближе сдружился с оставшимися тремя дочерьми, но Юлия по-прежнему была подавлена и то и дело прихварывала. Хотя супруги и разделяли ложе, становилось все более очевидно, что сына она Гаю не родит.

А ребенку Эйлан, кажется, уже десять. Отец – даже при том, что император ему не слишком-то благоволит, – сможет обеспечить сыну куда лучшую будущность, нежели бриттская жрица, вынужденная скрывать само существование ребенка. А Юлии наверняка приятнее будет растить сына Гая, нежели чужого мальчика, – хотя, признаться, Гай не всегда понимал чувства жены. Ну да в конце концов он ее заверит – ни словом не погрешив против истины! – что Гавен был зачат еще до того, как он, Гай, впервые увидел Юлию.

До Лесной обители недалеко – за полдня можно обернуться. Подумать только, его сын, верно, живет за следующим холмом, размышлял Гай, глядя на юг сквозь просветы между деревьями. Но встреча с Эйлан его отчего-то пугала. Что, если она ненавидит Рим? Что, если она и его, Гая, возненавидела? Девушка, которую он полюбил совсем еще мальчишкой, исчезла навсегда, превратилась в грозную жрицу Вернеметона. Порою Гаю казалось, что и той женщины, на которой он женился, тоже больше нет – игривая веселость Юлии, некогда его пленившая, умерла вместе с сыном.

Гай сделал неплохую карьеру, хотя отцовские мечты ему пока воплотить не удалось. Но тут он со внезапной остротой осознал, как мало досталось ему любви. В жизни Гай часто страдал от одиночества, однако прежде он был слишком занят, чтобы об этом задуматься, – отец воспитывал его в строгости, а в армии царила железная дисциплина. Но шли месяцы, и Гай обнаружил, что повседневные дела и заботы по управлению поместьем закаляют тело, а вот мысли блуждают на воле – и в грезах он то и дело возвращается в детство.

Целые дни он проводил в трудах, управляя поместьем, – поэтому-то, наверное, в нем воскресали воспоминания о том возрасте, когда весь мир кажется новым и удивительным. Ребенком Гай запрещал себе думать о матери, но сейчас она ему то и дело снилась. Она ласково обнимала сына, пела ему нежные колыбельные; Гай просыпался в слезах, умоляя мать не уходить, не бросать его одного.

Но мать ушла в Страну Мертвых, Эйлан оставила его ради