Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

горлу: принеси, Чистик, жертву, да сию минуту! Покажи нам бога! Что? Скажете, нет? Думаете, стал бы я терпеть ваш галдеж, если бы мог богами вертеть, как пожелаю? Нет, не могу я ими распоряжаться! И вы тоже не можете. Я вам о чем толкую: пора. Время настало.

На секунду умолкнув, он вынул из ножен оправленную в бронзу полусаблю.

– Козлов ваших резать вот этой штукой – дело нехитрое. Подумаешь, невидаль! А вот могу ли я сам себя от круговорота отрезать начисто? Вот что самое важное! Задумайтесь, задумайтесь на этот счет! Заставить вас думать не сумеет никто, кроме вас самих, даже боги!

– Жертву! – заорал кто-то.

– Даже сами боги! – взревел Чистик. – Зато кончить вас, если за ум не возьметесь, боги сумеют, будьте уверены! Или возьмут да попросту бросят тут подыхать, потому как этому круговороту крышка! Сам Тартар мне так сказал!

Толпа всколыхнулась.

– Видали когда-нибудь дохлую суку на улице? Со щенятами, все еще силящимися высосать из нее чуток молока? Вот это вы и есть! И я тоже! Отворяй двери, Молот, – скомандовал Чистик, оглянувшись назад.

Солдат подцепил мощным, толщиной с ломик пальцем дверную ручку кованого железа и встряхнул дверь так, что она чудом не сорвалась с петель.

– Заперто.

– Тогда ломай к демонам. На дрова пустим.

Молот, отпустив ручку, размахнулся сплеча, но Гиацинт воскликнула:

– Стой, погоди! Идет кто-то!

Не прошло и минуты, как из-за дверей донесся лязг, металлический скрежет старого замка и глухой удар отодвинутого засова. Ухватившись за ручку, Чистик потянул дверь на себя…

– Патера!!!

Присев на корточки, словно отец, собравшийся обнять мальчишку, не любящего, когда его подхватывают на руки, Молот облапил, прижал Наковальню к груди ручищами, способными с легкостью переломать ребра быку.

Чистик и тот невольно заулыбался.

– Привет, патера. Ты где пропадал?

Разрываемая надвое возможностью сбежать и ощущением близкой свободы, Гиацин толкнула Чистика локтем.

– Это он и есть? Тот самый, о ком Молот постоянно твердит?

– Ага. Хочешь поспорить с ним? Я тоже не стану. Вот он, авгур, о котором я спрашивал! – объявил Чистик, указывая на Наковальню. – Теперь у нас есть настоящий авгур, а мне он, может, разрешит помогать. Только нам дрова для алтаря нужны, соображаете? Пускай кто-нибудь сходит да раздобудет. Сумеете кедр найти, замечательно. Не сумеете, тащите, какие есть.

– Чистик, сын мой! – запротестовал Наковальня в объятиях Молота.

– Надо, патера. Тебе же небось охота перед кучей народу жертву богам принести? Вот я их и привел. Сотни три, если не все четыре. Молот, полегче: раздавишь ведь.

– Патера, – затараторила Гиацинт с такой быстротой, что слова ее сорвались с языка стайкой вспугнутых коноплянок, – я понимаю, на кого похожа и как жутко выгляжу, однако я не из тех, кто станет заигрывать с таким олухом, или хоть, понимаешь, позволит такому с собою заговорить, пусть даже он только поболтать вознамерился – ну, знаешь, как у них в обычае, а я не из таковских, у меня и денег, и платьев хороших навалом, хотя с виду и не подумаешь, и драгоценностей тоже, и знакомств нужных хватает, то есть мне куча народу когда угодно услугу окажет – и комиссары там, и бригадиры, и кальда я тоже знаю, вот честное слово, у нас с ним особая, близкая дружба, а этот тип с этим солдатом держали меня взаперти, в какой-то грязной, насквозь промерзшей халупе с крысами, и ты должен помочь мне, патера, должен сказать…

Чистик зажал ей ладонью рот.

– Не слушай ее, патера. Она как начнет трепаться, не остановишь, а времени у нас нет совсем. Молот, пусти его. Веди внутрь, к алтарю. Хочешь, хоть на руках неси, если тебе с этого радостней станет.

Подхваченный Молотом, Наковальня сдавленно ахнул.

– Я молился… молился все утро, преклонив колени, в слезах, стеная и вопия… Молот, сын мой, не урони меня: твои плечи изрядно скользки… о ниспослании знака благосклонности от Влагоносицы Сциллы либо любого другого божества, о ничтожнейших крохах воспомоществования, о скромнейшей толике облегчения трудов, возложенных на меня божьим произволением!

– По-моему, ты ее получил, – сообщил ему Чистик. – Как полагаешь, о Грозный Тартар?

Рука незрячего бога сильнее, крепче стиснула его ладонь.

– Отпусти женщину, Чистик. Отпусти ее, мой ноктолат. Я вот-вот покину тебя. Разум твой исцелен, насколько сие в моих силах.

Конечно, Чистик знал, что увидеть бога не сможет, но все-таки повернулся к нему.

– С оставшимся ущербом он вскоре справится сам. Задачу я тебе объяснил, а ты усвоил мои объяснения куда лучше, чем я смел надеяться. Направь взгляд в Священное Окно, Чистик. Смотри в Окно, мой ноктолат.

– Так ведь Замысел-то, о Грозный Тартар… Опустошить весь круговорот! Я сам ни за что не справлюсь!

– Смотри на экран, Чистик. В Священное Окно. Более ты указаний от меня не получишь.

Чистик опустился на колени. За распахнутой дверью, у дальней стены мантейона, мерцала серая рябь.

– Молот, уйди, не засти! Мне Окно нужно видеть!

– Прощай, Чистик. Прощай, и да не забудет ни один из нас молитв, вознесенных тобой на ночной стороне мне, внимавшему им незримо, укрывшись за твоим стеклом.

Оставшийся в одиночестве, Чистик поднялся на ноги.

– Да ты что ж, плачешь?

Сощурившись, Гиацинт придвинулась ближе.

– Чистик, ты плачешь?!

– Ага… наверное, – пробормотал Чистик, утирая ладонью полные слез глаза. – Отца у меня в жизни не было…

– А у меня был… только свинья он был редкостная.

Спешащие мимо прихожане с охапками дров в руках замедлили шаг, уставились на обоих.

– Ладно. Мне вон туда подниматься пора. Время не ждет. Хочешь уйти, давай. Я тебя не держу.

– Уйти? Когда захочу?

– Ага, Ги. Ага. Делай ноги.

– Тогда я… хотя нет, блажь это все. Бывай, драчун.

С этим Гиацинт легонько коснулась губами его губ.

– Чистик, сын мой! – закричал Наковальня, стоявший у алтаря, распоряжаясь укладкой дров. – Дров уже больше, чем нужно! Вели им уняться!

Обрадовавшийся нашедшемуся занятию, Чистик охотно принял командование на себя.

Взойдя на амбион Шелка, Наковальня поднялся на цыпочки, вытянулся выше собственного роста.

– Благословение святого авгура всем и каждому из вас, дети мои! Тихо там, сзади! Вы в мантейоне – в стенах, посвященных бессмертным богам, а не в кабаке!

Об этом часе он мечтал с раннего детства.

– Молот, сын мой! Благочестивые дары лучше всего подносить богам на огне, зажженном непосредственно от луча милосердного солнца. Увы, в сей день мрака такой возможности мы лишены. Будь добр, загляни в сакристию, за Священное Окно: возможно, там найдется особого рода лампада, закрытый сосуд из металла, или даже прозаической терракоты, в коем хранится священная искра как раз для подобных случаев!

– Будет сделано, патера.

Наковальня вновь повернулся к толпе прихожан.

– В данный момент меня, дети мои, одолевает сильнейший соблазн поведать вам, кто я таков и какое множество всевозможных скорбей и треволнений пережил на протяжении сего дня… однако от этого я воздержусь. Как видите, я – авгур. Тот самый авгур, нареченный Пресыщенной Сциллой будущим Пролокутором, коему по