Из огня да в полымя - Антон Бабушкин

двух… «собеседников»: багровый от бешенства летёха, царапающий крышку кобуры и фрицевский недоофицер с презрительным выражением хари и наглой ухмылкой. Картинка, в принципе, понятная. Издевается тварь.

Ну… Я не под арестом и не под конвоем. Почему бы и не подойти? Подхожу.

— Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться! — ну, а чего мне: борзеть так борзеть — дальше фронта-то не пошлют, тем более что я и так здесь.

— Обращайтесь.

— Товарищ лейтенант! Разрешите я этому… гражданину пару слов скажу. Я же его в плен брал — вдруг совесть у него проснётся.

Летёха хмыкает со скептической гримасой, но:

— Ну попробуй ефрейтор. Скажи.

— Только, товарищ лейтенант! Я по-немецки ни в зуб ногой. Не переведёте?

Снова хмыкает:

— А давай переведу.

Поворачиваюсь к фрицу. Смериваю его взглядом. Не реагирует. Не боится. Ну… Это пока.

Захватываю его левую (не стрелянную) грабку, засаживаю «расслабляющий удар» сапогом в бедро (не надо его ломать — не время пока), провожу «рычаг внутрь», удерживаю руку на излом. Начавшиеся причитания на немецком пресекаю вбитой в фрицевскую пасть его же пилоткой. Прожимаю руку и заставляю гипер-унтера распластаться в пыли. Фиксирую, уперев своё колено ему между лопаток. Нащупываю нервный узел за ухом и надавливаю пальцем. Фриц конвульсивно выгибается, хрипит. Отпускаю через несколько секунд. Три секунды пауза — повтор. Отпускаю. Три секунды — повтор. И так ещё несколько раз. Не задавая вопросов и ни слова не говоря. Слышу скулёж и всхлипы фрица — теперь можно и поговорить.

Вытягиваю из пасти фельдфебеля обслюнявленную пилотку и ровным безэмоциональным голосом начинаю:

— Переводите, товарищ лейтенант. Слушай меня, дойче юбершвайн. Сейчас я уйду, и с тобой будет говорить товарищ лейтенант. Он тебе будет задавать вопросы, и ты будешь на все его вопросы отвечать быстро, точно и вежливо.

Снова вдавливаю палец в нервный узел. Отпускаю.

— Ты меня понял, юбершвайн?

— Ja! Ja! Naturlich, Herr Ofizier! Javoll, Herr Ofizier![33]

— Заткнись. Слушай дальше. Если ты, юбершвайн, посмеешь хоть раз, хоть чем-то расстроить товарища лейтенанта — я вернусь.

Снова давлю на нервный узел. Отпускаю.

— Ты меня понял, юбершвайн?

— Ja! Ja! Ich verstehe Sie, Herr Offizier![34]

— Отлично.

Отпускаю захват поворачиваюсь к летёхе.

— Товарищ лейтенант! У него совесть проснулась. Ответить на ваши вопросы хочет.

— А ты, ефрейтор, однако, зверюга ещё тот… — Поворачиваюсь на голос. Вижу давешнего старлея ГБ. Стоит, смотрит задумчиво.

— Извините, товарищ старший лейтенант Государственной безопасности. Наглости не выдержал.

— А выдерживать надо, ефрейтор. За мной.

Иду вслед за старлеем ГБ. Возвращаемся под навес, за тот же стол. Старлей, поглядывая в протокол моего опроса, прогоняет повторный разговор. Вопросы более заковыристые, более интересно закрученные. Хотел бы соврать — вряд ли смог бы.

Добавляется тема моих навыков — где научился воевать, и кто учил «склонять к разговорчивости», например. Отвечаю в том духе, что всему учил меня старшина Сидорчук, начиная с февраля сего года, а сам он научился на Финской, в разведке служа. Как и у кого именно он там учился не рассказывал. Подробностей службы тоже. (Прости старшина — валю на тебя всё подряд…)

Вроде бы снова благополучно прокатило. Хотя… Дальше видно будет. Старлей на лопуха не похож, да и младшой не телок ни разу. Если они и подозревают что-то — виду не подадут вплоть до моего ареста. Но будем надеяться на лучшее.

ЧАСТЬ 7. Особый отдел.

Притащенный нами с Алтаевым «язык» рассказал что-то такое, что подвигло стоящий перед мостом батальон к гиперактивности, выразившейся в отправке разведдозора на западный берег и спешной смене позиций. Активно работая лопатами, и проклиная всё на свете бойцы кинулись вгрызаться в землю, а нам минут через пять поступила другая вводная.

По команде мы навьючились своей снарягой, закинули недоофицера в кузов полуторки, сами влезли туда же и укатили вслед за «эмкой»[35] особистов, как выяснилось позже, в расположение штаба 113-й дивизии.

Вышли мы, к слову на позиции одного из её стрелковых полков. Мой полк, выдвинутый к самой границе, немцы раскатали в блин в первый же день. Откатиться получилось у нескольких дезорганизованных групп красноармейцев. И я… Вышел вот… Дуракам везёт.

В штадиве[36] нас снова не разоружили. Поставили охранять пленного, которого мы же конвоировали на допрос к комдиву[37] лично, и мы же потом угнали фрица на импровизированную гауптвахту. Младлей ГБ при том ненавязчиво крутился неподалёку, контролируя процесс. А потом мы сдали пост комендачам[38] и были вызваны в Особый отдел.

И там… Там мы получили предложение, от которого невозможно отказаться. Давешний старший лейтенант Гос. безопасности предложил нам с Алтаевым продолжить службу под его руководством, то есть в Особом отделе. Пока в качестве временно прикомандированных, а после прохождения соответствующих проверок — добро пожаловать в штат. При том Алтаеву после соответствующей переаттестации и командирских курсов светит почётное звание младшего политрука.

Но! Обольщаться не надо. И очень уж хорошо о себе думать тоже не стоит. Нам такое предложение поступает не потому, что мы такие вот супер-воины, а по той простой причине, что штадив попал под бомбёжку в самом начале этого безобразия, и от всего личного состава Особого отдела остались только он, старший лейтенант Гос. безопасности, и знакомый нам младшой. Так что радуйтесь товарищи — вам конкретно повезло вовремя попасть на глаза, проявив себя с неплохой, в общем-то, стороны.

И ведь удосужился же старлей ГБ ещё и спросить нас напоследок:

— Ну, что скажете, товарищи? Согласны?

И что можно сказать в ответ на такое предложение? Ну… Разве что:

— Так точно! Согласны, товарищ старший лейтенант Государственной безопасности!

Ну… А вы что думали? Откажемся?

И пошла служба. Я успел получить лично от комдива воинское звание младший сержант. Приколол треугольники в петлицы, успел выслушать язвительные Пашкины поздравления. И кончилось спокойствие.

Фрицы о нас не забыли, и оставлять у себя за спиной вполне боеспособную, хотя и слегка потрёпанную стрелковую дивизию РККА не собирались. И пошёл накат. Артобстрелы и бомбовые удары прокатились по позициям дивизии уже после обеда и продолжались весь день, чередуясь с атаками пехоты с бронетранспортёрами и, местами, с танками. Успокоились фрицы только к ночи.

Почему почти полная тишина стояла на позициях дивизии целых два дня? Не знаю… Скорее всего просто в силу того, что именно это направление не было для них даже второстепенным. Похоже дивизию просто блокировали и отложили разгром на потом. Или что-то ещё в том же духе.

* *