Танец Клинков: Академия убийц - kv23 Иван

на паркет густую кровь. В его глазах исчезла насмешка. Там появился холодный, внимательный, изучающий расчёт. Он понял: он переоценил себя и недооценил меня. Больше он такой ошибки не допустит.

— Неплохо, — процедил он сквозь зубы, вытирая подбородок тыльной стороной ладони. — Трюкачество. Дешёвый цирк. Но надолго ли тебя хватит? Ты пуста, девочка.

Я не ответила. Вместо этого я закрыла глаза.

Я слышала, как бьётся мое сердце — тяжело, гулко, отдаваясь в висках. Слышала, как где-то в стороне, в хаосе битвы, стонет раненый Крюк. Слышала тихий, едва уловимый звон магического барьера, который Ирина всё ещё поддерживала где-то наверху, защищая наших от шальных выстрелов. Слышала дыхание Алексея, который бился за мою жизнь внизу.

Мне не нужны клинки. Мне не нужна сталь. Всё это — костыли.

«Танец — это рассказ истории», — когда-то говорил отец, сажая меня маленькую на колени. — «Твоё оружие — твоя история. Твоя правда».

Но моя история — это не только кровь, предательство и месть. Моя история — это гул за кулисами перед премьерой. Это запах пудры, канифоли и старого дерева. Это слепящий, жаркий свет софитов. Это великая музыка Чайковского, которая, казалось, текла в моих жилах вместо крови. Это «Жизель», сходящая с ума от горя и предательства, но прощающая. Это «Одетта», превращающаяся в лебедя под холодным лунным светом.

Я открыла глаза.

— Ты прав, Антон, — сказала я тихо. Мой голос был спокоен, пугающе спокоен для человека, стоящего на краю гибели. И этот внезапный покой напугал его больше, чем любой яростный крик. — В бою нужно убивать. Ты мастер убийства. Но кто сказал, что убийство не может быть высоким искусством?

Я развела руки в стороны. Медленно. Плавно. Текуче. Мои пальцы сложились в изящную мудру, которую я никогда не видела в пыльных учебниках Академии, но которую знала каждая прима-балерина, выходя на поклон к восхищённой публике.

Поток вокруг меня изменился. Он перестал быть бурной, хаотичной рекой, которую я пыталась силой направить на врага. Он стал тихим, глубоким озером. Гладким, как чёрное зеркало, в котором отражается бездна.

Громов нахмурился. Он чувствовал это изменение кожей, но не понимал его природы. Он был мастером смерти, виртуозом уничтожения, но он был абсолютным профаном в жизни, в красоте, в созидании. Для него всё это было лишь бесполезной, сентиментальной шелухой.

— Что ты делаешь? — рявкнул он, делая шаг вперёд. Он хотел прервать то, чего не понимал, уничтожить неизвестное.

Я улыбнулась. Не зло, не мстительно. А так, как улыбаются перед выходом на сцену, зная, что сейчас сотворишь чудо.

— Я меняю декорации, — прошептала я, глядя ему прямо в глаза. — И музыку. Ты слышишь музыку, Антон?

И сделала первый шаг. Не в атаку. Не в защиту.

Плие.

Мягкое, глубокое приседание. Первая позиция. Колени в стороны, спина прямая, как струна.

Громов замер, сбитый с толку. Это движение не несло в себе угрозы. Оно было бессмысленным, абсурдным в смертельном бою. Но именно оно было началом. Началом моего последнего, самого главного танца. Танца, в котором не будет фальшивых нот.

ГЛАВА 79: Умирающий лебедь

Плие стало началом конца.

Колени мягко разошлись в стороны, пятки плотно прижались к полу, спина вытянулась в струну. Казалось бы, просто приседание, простое движение, которому учат маленьких девочек в первом классе хореографического училища. Но именно в этом простом движении я впервые за всю дуэль перестала быть учеником Академии и снова стала тем, кем была раньше.

Балериной.

Громов заметил перемену почти сразу, но не понял её. Я видела по тому, как дрогнул у него уголок рта, как на короткий миг в глазах мелькнуло не раздражение и не ярость, а растерянность.

Он ожидал, что после плие последует выпад. Что я рванусь вперёд, попытаюсь ударить в пах или горло, попытаюсь использовать его временную заминку. Так учили нас обоих: любое «бесполезное» движение в бою — ошибка. Ошибки нужно карать.

Но я не атаковала.

Я медленно выпрямилась, поднимаясь на полупальцы. Кровь на пачке потемнела, ткань прилипла к коже, но тело слушалось. Мои руки, лишённые оружия, поднялись не как клинки, а как крылья — мягко, чуть дрожа в кистях, словно подхваченные невидимым ветром. Плечи опустились, шея вытянулась, подбородок чуть наклонился к груди.

Потом я сделала шаг в сторону. Не к нему, не от него, а по диагонали, в никуда.

— Ты спятила? — в голосе Громова прозвучало чистое, неподдельное недоумение. — Решила потанцевать перед смертью?

Я не ответила. Я просто продолжила.

Мои ноги скользили по окровавленному паркету так, словно это была гладь замёрзшего озера. Бурре — мелкие, перебирающие шаги на носках. Их всегда учили делать легко, невесомо, но сейчас они казались чем-то большим, чем просто шаги. С каждым движением Поток вокруг меня менял структуру: переставал быть бурным, рваным, как до этого в бою, и становился вязким, медленным, тягучим.

Я чувствовала, как он обволакивает всё пространство сцены, как тихий туман над водой. Каждый шаг оставлял в нём небольшую рябь. Не удар, не всплеск — рябь, в которую мог провалиться взгляд.

Громов дёрнулся, затем всё-таки сделал проверочный выпад — короткий, резкий, как укус змеи. Остриё кинжала должно было рассечь мне плечо.

Но меня там уже не было.

Я не «уклонилась» в привычном смысле. Я просто утекла. Моё тело опустилось чуть ниже, плечо ушло из линии атаки, позвоночник изогнулся дугой, а руки мягко скользнули по воздуху, как крылья уставшей птицы. Лезвие прошло в миллиметре от кожи, и я даже почувствовала холод стали, но ни капли крови не пролилось.

Вместо резкого ответного удара я сделала плавный, растянутый во времени поворот. Шея склонилась, пальцы кистей затрепетали в характерном дрожании «лебединых» рук. Старое движение, отточенное тысячами повторений, вернулось в тело так естественно, словно все эти годы я провела не в Академии убийц, а в репзале.

Я начала партию «Умирающего лебедя».

Не целиком — на полноценную хореографию просто не осталось бы сил, да и времени. Но я взяла её суть. Тот самый ритм угасания, на котором замирали залы. Тот же дыхательный рисунок, эти мягкие, будто сломанные, взмахи рук, эта едва заметная дрожь, проходящая по телу от плеч до кончиков пальцев.

Всё вокруг словно притихло. Звон стали, крики, треск пламени отодвинулись куда‑то за грань восприятия. Я краем глаза видела, как Алексей замер с рапирой в руке, как Крюк, сидя, привалившись спиной к колонне, не сводит с нас единственного глаза, как даже один из наёмников, ещё не добитый, застыл, прижавшись