Черная Песнь - Энтони Райан

О битве при Токире сложено столько песен, од и историй, что добавлять еще одну на эти страницы будет излишним занятием, хотя я все это видел. Я видел, как Кельбранд окончательно поддался безумию, когда волна разнесла его флот. Я видел разрушения, которые она принесла, и тысячи людей, которых она бросила в глубины. Я видел поединок Темного клинка с человеком, которого имперские ученые записали лишь как "некоего иностранного наемника, сослужившего хорошую службу делу императора". И я видел волка.

Кельбранд очень хотел оставить меня в живых, чтобы я стал свидетелем его последнего триумфа, но, конечно, это не означало, что я должен быть избавлен от его приговора. Проснуться и обнаружить, что я каким-то образом все еще дышу после убийства наших братьев по седлу и страдаю от внимания Искупленных, было не слишком приятным сюрпризом. К несчастью, Кельбранд обнаружил среди своей огромной коллекции пленников целителя Божественной крови, старого, дряхлого и немощного уродца, чей дар, казалось, не сочетался с развратным садизмом, который я видел в его взгляде. Его способность исцелять, видите ли, была соединена с силой причинять боль. Поэтому, зашивая раны, скрепляя кости и изгоняя синяки, как внутренние, так и внешние, он получал в награду сильную боль. Потребовалось несколько дней, чтобы вернуть мне здоровье, и все это время я провел прикованным к кровати в палатке-дворце Кельбранда, где мои крики громким и долгим эхом разносились по пустым холщовым залам. По счастливой случайности тот, кто закреплял цепь, оставил ее на несколько дюймов длиннее, чем нужно. Раздавить ею тонкую шею лекаря, после того как он изгнал с моей кожи последний синяк, было слишком коротким, но приятным опытом.

Ярость Кельбранда от этого убийства была лишь немногим меньше той, что вызвало мое предательство. Меня избили до бесчувствия, а очнувшись, я обнаружил, что привязан к деревянной раме у его трона. Он сидел, принимая доклады от слуг, и ни разу не бросил на меня ни единого взгляда за все время многочисленных пыток, которым подвергалась моя плоть. Сначала пришли люди с плетьми, потом с очень длинными иглами, умеющими находить нервы, затем другие с маленькими плоскими утюгами, которые они раскаляли до белого свечения, прежде чем прижать к моей коже. Было бы ложью утверждать, что я оставался непоколебимым во время всего этого, ибо ни один человек не мог этого сделать. Я кричал, обливался потом от страха и муки, умолял, а человек, которого я когда-то называл братом, отказывался признать мое существование.

И все же я был ему нужен. К тому времени он был совершенно без друзей, лишен семьи, лишен каждой души, которую он знал в детстве в Степи. Теперь у него были только те, кто поклонялся или боялся его, а большинство - и то, и другое. Он держал меня при себе, я полагаю, как пережиток настоящей дружбы, которую он потерял, как напоминание о том, что Темный Клинок не всегда был богом. Поэтому, куда бы он ни отправился, я шел вместе с ним, переносимый на своем каркасе и поддерживаемый за счет обильных доз отвратительных на вкус лекарств и еды, которую стражники насильно запихивали мне в глотку. Я был там, чтобы наблюдать, как он втягивает все новые и новые души под сень любви Темного Клинка, увеличивая ряды орды до величайшей численности. Я был там, когда посол из Запределья прибыл, чтобы вымолить у своего повелителя согласие на условия, которые продиктовал Кельбранд. И я был там в тот день, когда его огромный флот сковал себя цепями, чтобы дождаться утреннего прилива и возобновить нападение на Свободные кантоны. Это был последний день, когда я слышал его голос, потому что именно на рассвете он наконец соизволил заговорить со мной.

"Это ведь была не просто монахиня, верно, старый друг?" - спросил он.

Он стоял на платформе, которую соорудил на палубе этого военного корабля, выбранного в силу своих размеров для перевозки Темного Клинка в его путешествии к победе. Он смотрел на широкий круг привязанных кораблей, безупречные черные и серебряные доспехи сверкали на солнце, длинные темные волосы струились по его лицу, все еще не пострадавшему после стольких лет войны. Черный камень лежал справа от меня. У него вошло в привычку редко находиться на расстоянии от этой вещи. Он брал его с собой во все более короткие вылазки за пределы своего королевства и спал рядом с ним каждую ночь. Поэтому, когда пришло время отправиться в это триумфальное путешествие, камень неизбежно оказался рядом. Несколько дней я был избавлен от новых мучений, поэтому у меня было больше оснований, чем обычно, чтобы задуматься, не отвращает ли меня его присутствие больше, чем близость к черному камню. Возможно, это был результат пребывания в этом теле, возможно, остаточный страх, оставшийся после пребывания за стеной смерти, но близость к камню вызывала чувство страха и тошноты, достаточное для того, чтобы зародить дрожь в моих скованных конечностях.

"Нет нужды так дрожать, - сказал Кельбранд, наклоняясь, чтобы заглянуть мне в лицо. "Это всего лишь вопрос, но у меня будет на него ответ. Не только твоя нелюдимая привязанность к этой монахине заставила тебя предать меня. Интересно, это был тот человек, чье лицо ты носишь? Он ведь все еще где-то там, не так ли?"

Я моргнул опухшими глазами и ответил с усталым вздохом: способность просить или умолять была изгнана из меня несколько недель назад. "Да, часть его осталась, но причина не в этом. И не Мэй, но она начала".

Он нахмурился от искреннего любопытства. "Как же так?" 

"Ее глаза. Сначала там были только страх и недоверие, как и должно было быть. Но позже, когда она посмотрела на меня, в ее глазах впервые я оказался больше, чем просто твой пес".

"Ах..." Его брови поднялись в знак понимания, а на губах появилась грустная улыбка. "Но каким прекрасным псом ты был, Обвар. Лучшим из псов, на самом деле. Пока не решил укусить меня. Но не волнуйся". Он повернулся, устремив взгляд на землю, видневшуюся сквозь дымку над южным горизонтом. "Ты еще пригодишься мне, когда тебя как следует выпорят. Луралин понадобится охранник, наблюдатель. Ты ведь хочешь этого, не так ли? Однако мне придется лишить тебя языка. Не думаю, что вы будете разговаривать".

Шквал криков с левого борта военного корабля отвлек его взгляд. Я повернул шею, чтобы разглядеть процессию кораблей, усеивающих море за плавно