Геммы: комплект из 2 книг - Анна Коэн

И Рута пересказала, что поведал ей серафим. После войны с княжеством Шлеменским игуменья основала лазарет и приют для сирот и вдов, за что ее признали угодницей и высоко почитали ее. Позже на месте приюта воздвигли первый и единственный в Паустаклаве женский монастырь. Но игуменья продолжила ходить по домам и лечить людей. Так, надорвав здоровье, заболела сама. Лекарь из столицы дал ей какое-то средство, и сначала оно помогло, но потом…

– Она исказилась, – почти прошептала Рута, – хотя сама того не желала. Сестрам нужно было помочь ей, поддержать, но они сотворили страшное – судили без суда и казнили без закона. Думаю, у нынешней игуменьи была в том своя выгода – она до сих пор возглавляет монастырь после погибшей. Но посмотрим, что скажет старуха, – Рута выпрямилась, темные глаза полыхнули гневом, – когда я предам все огласке. За свое жестокое сердце она будет держать ответ перед нами, людьми, но судить ее будут серафимы.

Илай поежился. Немало он встречал амбициозных дам, но Рута почему-то пугала его больше всех. «Это ж так она и станет новой игуменьей. Причем совсем скоро», – поделился он с Дианой неслышным голосом, и сестра согласно кивнула.

* * *

Парис пришел провожать их в порт и притащил Илаю ту самую мандолину. Янтарь сначала начал отнекиваться, но брат настоял:

– Это ж на долгую память!

Еще всучил в дорогу цельный мешок томатов и подробную инструкцию, как их лучше готовить и с чем подавать.

Диану давно мучил один вопрос:

– Слушай, ты же всякую дрянь вечно вдыхаешь. Как ты еще не спятил-то, а?

Парис непонимающе уставился на нее:

– А ты что, не можешь отключать неприятные запахи? Ну так берешь и приглушаешь их в голове. И все. Я думал, все это умеют…

– Понятно, – хмыкнула Диана и переглянулась с Илаем.

Поодаль Калеб беседовал с похожим на обгоревший одуванчик главой таможенной службы.

– О, – пихнула она братьев, – и припадочный тут.

– Это он еще спокойный, – заметил Илай.

– Он всегда такой, когда на свежий воздух выходит, – пояснил Парис. А уж он-то знал своего начальника.

С «Химеры» подали сигнал и, в последний раз обнявшись с Парисом, Диана и Илай поднялись на борт. Брат тут же ринулся искать Дусю, чтобы попросить ту сварить снадобье от морской болезни. А Охотница осталась посмотреть, как удаляется Далень с ее портами, гомоном, толпами, мелкими судами и перечеркнутыми балками домами.

Вскоре ее внимание привлек Калеб. Обер-офицер стоял, тяжело облокотившись на фигурный фальшборт, и смотрел в волны. Диана не была одной из тех заботливых людей, которые чуть что спрашивают тебя о самочувствии. Наоборот, ее раздражали такие вопросы, обращенные к ней. Ей всегда нормально, даже если в ребре трещина или есть хочется. Но Калеб… с ним точно было что-то не так. Вздохнув, Диана приблизилась к приставу.

– Чего грустим, офицер?

Вопреки ее ожиданиям, тот не стал ее одергивать или исправлять. Вместо этого он прикрыл краснющие глаза и выпалил:

– С души воротит. Мне этот катаклизм сниться будет. Я ведь собак люблю.

Диана задумалась. На память сразу пришли рыжие уши торчком, круглые глаза и хвост бубликом. Варежка жила у них в монастыре пару лет, пока Этан Малахит, их бестолковый однокашник, не отправился по назначению и не забрал любимицу с собой. Варежка росла умной, такой выдумщицей – простых команд ей было мало. Диане тоже нравилось проводить с ней время и иногда брать с собой на охоту. Славная псинка.

Но не говорить же это вслух?

Вместо этого она похлопала поникшего Рубина по плечу и сказала:

– Мужик, это точно была не собака.

Злоключения пытливого студиозуса Луи Клода д’Энкриера из башни мистериков Тур-де-Луазо

Бесы оказались настоящей напастью. Шустрые засранцы ростом с шестилетнего ребенка, краснокожие, как и их госпожа, голозадые и неизменно шкодливые, они точно сговорились испортить Луи Клоду и без того странную жизнь. Он брался драить полы щеткой – ими же и загаженные! – они переворачивали ведро с грязной водой. Стоило зазеваться, они налетали сзади и дергали его за волосы, вереща что-то на своем языке. А однажды, пока он спал, спрятали его башмаки, и еще три дня он ходил по голым камням босиком, сбивая ноги в кровь. Когда первый испуг сошел на нет и он привык к виду бесов и дьяволов, тогда стал шугать мелких искрами. К слову, здесь, в бастионе, его сила будто возросла, расширилась, что ли, и он полагал, что тому способствует сам замок, напитанный магикой Чуждого племени. Вскоре у Луи Клода стали получаться вполне оформленные и осознанные огненные сполохи. Бесы впечатлились и почти оставили его в покое.

– Только вспомни… – буркнул себе под нос студиозус, приметив высунувшихся из-за угла галереи сорванцов. – А ну, кыш!

Он сопроводил слова брызгами огня, и бесы, повизгивая, скрылись из виду.

Луи Клод бросил щетку в воду и пошел выливать в пропасть. Идти было далеко и путано.

Бастион завораживал, как может завораживать смутный сон, в котором ты бродишь по бесконечным коридорам в поисках чего-то важного, уборной, к примеру, но никак не можешь найти дорогу. Его словно построил сумасшедший зодчий или капризный ребенок: здесь были лестницы, уходящие в стену, лестницы, обрывавшиеся бездонными шахтами, винтовые лестницы, соединявшие пол с потолком. Комнаты здесь зачастую были без дверей, а за дверью могла крыться другая дверь, за которой – глухая каменная кладка. Окна могли располагаться под самым потолком, а могли смотреть друг на друга, с обеих сторон выходя на скальную породу и не давая ни капли света… Тупики, лабиринты, искажения пространства – он вряд ли обнаружил их все.

Однажды Луи Клоду удалось отыскать окно, до которого он мог дотянуться и которое позволяло оглядеть простор вокруг. Похоже, внешне Незримый бастион ничем не отличался от прочих старинных замков, которые ему доводилось видеть, – башни, шпили, галереи и переходы. Его окольцовывали высокие отвесные скалы с острыми, что клыки, вершинами, а дальше, насколько хватало глаз, тянулись горы пониже. В вышине над крышами бастиона вечно что-то погрохатывало, но молний он так и не увидел.

Еще одной загадкой бастиона был свет – неизменный, то ли закатный, то ли рассветный, с красновато-золотым отливом. Но ни день, ни ночь так и не наступали. Вскоре молодой человек потерял счет времени, а погодя еще немного махнул на него рукой.

Он добрался до своей «любимой» шахты, которой коварно обрывалась одна из лестниц. В первые свои дни в бастионе он чудом не сверзился в эту пропасть – вернее, его удержал старый дьявол Эолус – и теперь Луи Клод мелочно мстил этому месту, сливая туда помои и не только.

На обратном пути закинул ведро со щеткой в первый попавшийся чулан – все равно назавтра они вновь окажутся у его лежанки. Он с содроганием подумал, что следующим в списке поручений было переписывание истлевающих свитков. Их было так много, что студиозус ужаснулся, впервые осознав объем предстоящей работы.

– А что будет, когда я перепишу их все? – отважился однажды спросить у кастеляна Луи Клод.

– Я позволю твоему черепу храниться на этих полках вечно, – ответил Эолус.

Больше подобных вопросов он не задавал.

Луи Клод любил старые записи, там можно было почерпнуть немало бесценных сведений, но сам процесс, все эти завитушки, отступы, выписывание заглавных букв… Трата времени! Он явственно представлял, что бы сказал на это его папаша.

Папаша Бернар держал небольшую печатную мастерскую в городке Бужи́, всего на три станка – этого хватало на небольшие тиражи популярных романчиков и сборников эссе, а также на редкие заказы пуристов. Мальчишкой он любил запах чернил и гусиного жира, каким смазывали механизмы. Луи Клод вечно крутился у локтя отца, помогал сначала опускать пресс, потом размещать буквы на трафарете, и потому, подгоняемый папашиными подзатыльниками, быстро выучился писать без ошибок. Он верил,