Немезида ночного ангела - Брент Уикс

class="p1">Но это неважно – я уже спрыгнул со скалы и не могу не упасть. Остается лишь выбрать место приземления, и на такой скорости белоснежные шапки морских бурунов кажутся мне ненамного мягче палубы.

Я тщательно выверяю траекторию полета, думаю, что попытаюсь приземлиться на нос штормохода, на случай, если…

Я перебрал с высотой.

Ой, черт, я сейчас вообще промахнусь мимо корабля.

Я ныряю, торможу. Ныряю, торможу. Передо мной высится огромная мачта-плавник.

А-а-а! Я же врежусь в…

Я вскользь задеваю мачту и отскакиваю от нее, переворачиваюсь, расставляю руки, чтобы затормозить… больно ударяюсь о палубу и скольжу по ней по инерции. Ка'кари, моя вторая кожа, визжит и высекает искры, но палуба слишком гладкая. Мне не затормозить.

Я ударяюсь, отскакиваю, качусь кубарем и мельком вижу огромные горбатые воздухозаборники в хвосте корабля. Сначала кажется, что они далеко, но я вдруг вкатываюсь на один из них, соскальзываю сбоку, снова шлепаюсь на палубу и продолжаю скользить.

Изгиб палубы уходит вниз. Я вот-вот упаду в воду.

Стремясь зацепиться когтями, я расставляю руки, но ветер надувает мои крылья, переворачивает меня и уволакивает дальше, чуть не вывихнув мне руки. Я стараюсь припасть к палубе, но качусь по ней кувырком – прямо в пасть огромным, ревущим, распахнутым воздухозаборникам, внутри которых мельтешат стальные лопасти, похожие на ветряную мельницу. Раскрученные сильным ветром, они почти слились в одно смазанное пятно и превратились в смертоносные лезвия.

Я скребу пальцами палубу, растворяю крылья из ка'кари, но за миг до этого ветер бросает меня на передний край одного из воздухозаборников. Я выпускаю когти, но магия, обволакивающая стальной корпус судна, отличается от той, что защищала стены замка Стормфаст, и мои пальцы соскальзывают.

Внезапно звук, исходящий из глотки воздухозаборника, меняется, как будто механизм, работавший под нагрузкой, вдруг от нее освободился; однако лопасти, похожие на бело-серебристый размытый круг, продолжают вращаться быстро.

Я вонзаюсь когтями в какой-то стык и изо всех сил держусь за него. Мои ноги болтаются совсем рядом с лопастями.

Но они уже замедляются, замедляются, и наконец останавливаются.

Я судорожно вдыхаю, раз, другой, и несколько секунд не могу пошевелиться. Лопасти турбины с гулом и треском меняют положение, отворачиваются от ветра и становятся параллельно ему.

Теперь, когда они остановились, я вижу за ними техников, укутанных в теплую одежду и защищенных от ветра очками. Все они перевязаны ремнями и подстрахованы толстыми тросами, чтобы их не унесло. Лиц за очками и шлемами мне не разглядеть, но некоторые техники прекращают работу, потрясенные тем, что в воздухозаборнике мог оказаться кто-то живой.

Корабль издает низкий рокот, и воздухозаборник начинает целиком погружаться вглубь корпуса, прячась от ветра. Я встаю на колени, и ветер бьет мне в спину, чуть не отбросив за лопасти. Я неуклюже падаю вперед, проползаю на четвереньках между гигантскими лезвиями и валюсь на площадку для обслуживания.

Поднимаюсь на ватных ногах, дрожу, мускулы в груди и руках болят и непроизвольно сокращаются. Техники застыли на месте и таращатся на меня.

Затем воздухозаборники с грохотом останавливаются, полностью спрятавшись в теле штормохода. Кусок палубы над ними с шипением встает на место и наглухо задраивается.

Ветер стихает.

Я не просто жив, я внутри.

Я велю ка'кари слезть с моей головы и лица, закрытых шлемом и маской – не помню, чтобы я их создавал. Наверное, само так получилось. Все еще нетвердо держась на ногах, но уже приходя в себя, я иду к столу, укрытому от ветра. На нем я уже приметил кружку с вином. Я салютую техникам, которые тоже настороженно снимают шлемы и глазеют на меня, разинув рот и позабыв о своих делах.

Я кручу плечом, на которое приземлился, проверяю, не повредил ли чего-нибудь сильно, и тем временем бегаю глазами по отсеку. Улыбаюсь вроде как дружелюбно. Оружия нигде не видно, и бросаться на меня, похоже, никто не собирается. Передо мной техники, рабочие, а не воины. Слава сотне богов и Богу Единому. Мое тело жалобно стонет, но, похоже, серьезных травм нет.

– Ну и ветер сегодня, – говорю я. – Наружу лучше не выходите. Хотя… наверное, и не получится, все выходы ведь задраены. – Я отпиваю вино из взятой кружки и продолжаю: – Рад встрече.

Невероятно, но один из техников – наверное, тот, чье вино я выпил, – решает отплатить мне за дружелюбие тем, что поднимает тревогу.

Глава 56

Время и место для чести

Воздух вторгается в мои легкие, как армия; растекается вокруг сердца, занимает опорные крепости, обращает в бегство всякую тревогу. Мое тело приходит в готовность, становится в стойку, мысли успокаиваются, волнения стихают, ощущения обостряются. В насилии есть нечто прекрасное. Уродливо в нем только то, что остается после. Чтобы заниматься моим ремеслом, нужно оставаться целым, но казаться двойственным. Половину моего лица освещает яркий, неумолимый свет, вторая скрыта тьмой, но все же я – один человек. Если, конечно, меня еще можно назвать человеком: ведь когда я начинаю мою исступленную медитацию, мой танец судьбы, когда я разыгрываю первый козырь дураков и последний козырь мудрецов, – тогда я становлюсь чем-то большим.

Семнадцать человек, почти все – техники, рассеяны по большому отсеку. Отсек занят четырехэтажными деревянными мостками для обслуживания, рядом с которыми крутятся шестеренки и железные втулки, воткнутые в гудящие магические ящики.

Я выдыхаю и кланяюсь. Только теперь замечаю, что почти обнажен. Ка'кари втянулся в мою кожу, оставив на мне лишь исподнее. Полуголый человек в бою не кажется сильным противником, он либо жалок, либо наводит ужас.

Значит, будем наводить ужас.

Ка'кари, пузырясь, вытекает из моих глаз и покрывает их матовой черной пленкой. Мои губы растягиваются в улыбке, обнажая во рту зияющее черное ничто. На выдохе вокруг меня на миг вспыхивает синее сияние.

Все выпучивают глаза.

Эти люди не вооружены. Они не имеют ни малейшего представления, с чем столкнулись. Брать в руки оружие будет бесчестно.

Заострив ребро ладони с помощью ка'кари, я рублю ею ближайший поручень. Он покрыт полированным деревом, внутри него – полоска железа. Я отрываю кусок длиной с посох. Уверен, для чести есть свое время и место, но я еще не разобрался, где оно.

Кто-то роняет инструмент.

Я с воем бросаюсь на техников.

Все разбегаются. Кроме одного парня. Всегда найдется какой-нибудь «один парень». На нем вычурная шапочка – видимо, он здесь главный, хотя еще молодой и таращит глаза не меньше остальных. Он держит в руках железный ломик, которым прежде орудовал только для того, чтобы что-нибудь вскрыть.