Симпати Тауэр Токио - Риэ Кудан

– Да. Ну, не то чтобы читала – слушала аудиокнигу фоном.

– Помнишь А. из второй главы?

– А.? – повторила она, прикрыла глаза и коснулась висков, будто вспоминая что-то далекое.

Я сменил тему:

– Сара, что ты думаешь о Homo Miserabilis? – Ты правда веришь, что нужно построить башню – башню для насильников и убийц, чтобы они могли жить счастливо? Ты правда думаешь, что, если водрузить в центре столицы эту штуку с дурацким иностранным названием, мы сможем добиться какого-то всеобщего равенства, справедливости, чего-то хорошего?

– Ты спрашиваешь, а я и не знаю, что сказать. Всю жизнь я была далека от убийц и насильников. Я не могу высказывать мнение.

– Сара, ты ведь просто архитектор. Я не жду от тебя основательных и продуманных суждений об обществе и мире. Ты не политик. Тебе не нужно говорить речи. Я просто хочу знать, что думаешь ты сама. Можешь говорить как угодно. Пусть даже это будет неправильно. Пусть даже в твоих словах будет дискриминация и это кого-то обидит.

– Я понимаю. Если я хоть раз открою рот на эту тему, я обязательно скажу что-то, чего не должна бы. Поэтому не вынуждай меня. Я не могу так. Я не должна никого задеть. Я должна нести ответственность за каждое свое слово и действие.

Она говорила, не открывая глаз, словно читала мантру самой себе. Голос ее дрожал, будто почва под ее ногами колыхалась.

– Верно. Но здесь только ты и я. Сейчас глубокая ночь. Парк закрыт. Здесь никого нет. Ни одного нормального, здравомыслящего человека. Будто я хочу, чтобы ты причинила мне боль. Чтобы сказала то, чего не следует. Чтобы ты разбила меня вдребезги.

– Ты думаешь, что тебе кажется? – Она смеется так, будто уже разбита, будто ей уже причинили боль. – Почему, Такуто? Почему ты так думаешь? Разве есть люди, которые хотят, чтобы им сделали больно?

– Я и сам не знаю… Но, может, я просто хочу, чтобы первой меня по-настоящему ранила ты, Макина, прежде чем это сделает кто-то чужой. Может, я хочу посмотреть, что от меня останется, да останется ли хоть что-то после того, как ты меня уничтожишь, отберешь человеческое достоинство, надежду, все что угодно…

– Я не могу. Потому что если я скажу то, что не должна, то… Я…

Она не нашлась, как продолжить, но на ее лице появилось идеально нейтральное выражение, и она отводит взгляд. Затем она чуть приподняла подбородок, оголяя шею, словно говоря: «Режь, где хочешь». А затем посмотрела в небо и заговорила, обращаясь в пустоту:

…Прямо здесь, где я стою, будет находиться вход в «Токё-то додзё-то», Токийскую башню сочувствия. Пройдя через врата сочувствия «Додзё», которые откроются после завершения строительства башни, посетители смогут пройти сквозь стройную каштановую аллею к самому зданию и увидеть прекрасный пейзаж. Представь себе такую картину. Национальный стадион и «Токё-то додзё-то» – или, если хочешь, Заха Хадид и Сара Макина – стоят рядом, очень похожие друг на друга, словно мать и дитя. В зоне входа размещается величественная, плавно изогнутая лестница, которая как бы динамично вторит волнистым очертаниям «Скай-бридж» Национального стадиона. Посетители, проходя от стадиона к башне, смогут ощутить связь между двумя этими сущностями и одновременно прочувствовать гармонию с городом. Кроме того, башня окажет незримое влияние на вид восьмидесяти тысяч спортсменов и зрителей на стадионе, а также посетителей парка Гёэн. Глядя на нее, они будут проживать как внешне, так и внутри архитектурное воплощение мира между людьми и человеческим достоинством. Несмотря на разницу в форме и назначении, оба здания выстроены в едином духе, на осознании того, что Homo Miserabilis и Homo Felix – равны, объединенные и в радости, и в боли, и в совместных поисках мира и гармонии. Именно это осознание станет осью нового Токио. Нижний ярус башни превратится в общественное пространство, открытое для посетителей парка и горожан, и будет служить местом развития сочувствия, эмпатии, солидарности, а также станет символом сосуществования людей с разными бэкграундами и убеждениями, симбиозом многообразия и взаимоуважения. Но как только ты ступишь внутрь, тебя охватит странное чувство противоречия – будто ты находишься не в здании, а в чем-то совсем ином. Ведь надо сказать, эта башня спроектирована как идеальный цилиндр, подобный круглому бисквитному торту, в котором любая точка окружности равноудалена от центра. У нее нет ни фасада, ни тыла. У нее нет главных ворот…

Я наблюдаю, как «Токё-то додзё-то» возводится из слов женщины-архитектора, но я не был уверен, что это слова Сары Макины. Ее тщательно выстроенные фразы смутно напоминали мне что-то знакомое, и тогда я понял, что они звучат, как тексты, сгенерированные ИИ. Слова, идеально собранные из самых популярных запросов, усредненные, сведенные к минимуму, чтобы избежать критики. Мир. Гармония. Достоинство. Многообразие. Взаимоуважение. Симбиоз. В голове всплывают нетерпеливые знаки, торопливо прокручивающиеся на экране после каждого вопроса. Стоило мне представить себе этот шквал позитивной, но убогой лексики, как все ее слова стали восприниматься исключительно как «сгенерированные AI-built», хоть я и слышал ее голос. И почему-то я почувствовал нечто вроде жалости к этим алгоритмам искусственного интеллекта. Бедняги, думал я. Какая пустая и мучительная должна быть «жизнь», когда ты лишь бесконечно составляешь тексты из чужих слов, не понимая их смысла и не зная, до кого они дойдут. Но, конечно, у ИИ нет ни страданий, ни радости, ни жизни, ни боли, так что жалость не по адресу. Да, не каждый человек умеет легко обращаться со словами, но, по крайней мере, люди могут промолчать, когда не хотят говорить.

Я с удивлением наблюдаю за тем, как предложения, сгенерированные ИИ, выходят из ее рта и попадают ко мне в уши и выстраиваются в голове в прочную, высокую башню совершенно особого ощущения. По мере того как добавлялись детали, а внутренняя обстановка становилась все более четкой, башня выходила за пределы моей головы и теперь оказалась на асфальте, между лужайкой и каштановой аллеей. Она вытянулась в небо, разделив пополам темное ночное небо над садом Гёэн. Из бесчисленных окон, равномерно расположенных по кругу, лились золотистые лучи света. И теперь она возвышалась, настолько реальная, что я не поддался искушению назвать ее плодом воображения.

Башня уже стоит в центре Токио, и ее невозможно игнорировать. Но для меня ее конструкция выглядит только как руина, как ни смотри. Руина, ничем не отличающаяся от оставшейся после пущенной ракеты или сброшенной бомбы. Руина, которая в будущем будет выглядеть такой же красивой, как стадион, и которую будут называть «произведением искусства»,