Симпати Тауэр Токио - Риэ Кудан

«надеждой» или «символом равенства». Наверное, прекрасно жить вместе, признавая разнообразие. Но в тот момент я увидел только руины, которые нельзя было ни с чем перепутать. Я не могу описать это так, чтобы все увидели это, остается верить словам. И я знаю, что единственное, что может сделать с ней гражданин, который платит мало налогов и не имеет никакого влияния, – приспособиться к правилам нового мира, к жизни на руинах. Иначе не выжить. Так было и так будет и впредь.

Возникновение гигантской башни словно вытягивает все когда-то мои мысли и чувства наружу. Я ощущаю пустоту внутри, и меня захлестывает внезапный, ослепляющий свет. Башня обладает волей, башня желает меня, и я ощущаю это всем телом. Я должен подчиниться башне. Я должен поселиться в ней. Я заслуживаю сострадания. Эти нелепые, бессмысленные выражения долга и обязанности въедаются в кожу, проникают через поры, захватывают меня целиком, поглощают мое тело, и гнетущее предчувствие подсказывает, что настанет день, когда эти бессвязные слова станут для меня единственными и правильными. У меня нет сил сопротивляться, я не вижу смысла сопротивляться, и вот я уже полностью подчинен башне. Поэтому я ничего не чувствую, хотя голос, который строит башню, давно умолк, и женщина-архитектор уже лежит на земле. Даже когда я вижу ее у основания башни, свернувшуюся в клубочек, обхватившую себя руками, я не могу вспомнить, кто она такая.

Мама? Но из ее прикушенной губы струится кровь, и я понимаю, что ошибся.

Макина-сан.

Я зову ее по имени, и тут ощущаю, что на лице оседают мелкие, почти невидимые частички. Песок. Песок, который еще не превратился в бетон. Но почему песок? Я не успеваю додумать этот вопрос, и прочные столбы башни вдруг легко рушатся. Я стою в густом облаке черной пыли и вижу, как тяжесть песка за секунду погребает женщину-архитектора. Но что это на самом деле? Воспоминания о времени, когда я был еще вне башни, превращаются в призрачные сны, и дело не только в памяти – я будто намеренно забываю, где внешнее, а где внутреннее, что прошлое, а что будущее, какие слова когда-то использовал…

■

Takt: [Переведи на японский язык:

Between Sympathy Tower Tokyo and Tokyo-to Dojo-to: Interior of the «Prison» Tower in Tokyo

By Max Klein Aug. 2030

This is my third visit to Tokyo. The first time was during the 2020 Tokyo Olympics…]

AI-Built: [Ниже перевод на японский язык

Между «Симпати Тауэр Токио» и «Токио-то Додзё-то»: Внутри Тюрьмы-башни в Токио. Макс Кляйн, август 2030 г.

Это мой третий визит в Токио. Первый раз это было во время Олимпийских игр 2020 года десять лет назад, и я пробыл там шестьдесят дней, включая карантинный период для профилактики инфекционных заболеваний. За это время я влюбился в прекрасную японку Наоми, и мой первый визит в Токио остался в памяти как хорошее воспоминание. Второй раз это случилось, когда разразился самый страшный скандал в истории японских агентств талантов, где работали только мужчины. Сам отбор материала длился около недели, но я влюбился в прекрасную японку Киоко и отложил свое возвращение на две недели. Результатом сбора материала стали опубликованные статьи «Спорт важнее жизни: Олимпиада в условиях пандемии», «Чья улыбка красивого мальчика: Музыка, рожденная сексуальным желанием и молчанием», которые в настоящее время доступны для бесплатного чтения. Как поживают Наоми и Киоко? Хотя мы были вместе всего несколько недель, я всем сердцем полюбил их золотистую кожу, похожую на шелк. Это реальная проблема, но с тех пор, как я занялся любовью с японкой, я могу мастурбировать, только фантазируя о них. У меня есть фантазия о совершенно голой японке, которая держит мою голову обеими руками. Громкий голос японки, которая кричит сверху по-английски с сильным японским акцентом: «СО ГУДДО!» «ФАСТА!» «АЙМ КАММИНГУ!!», возбуждает меня невыносимо и уносит в рай на земле. С каждым днем все сильнее крепло ощущение, что я родился в этом мире, чтобы заниматься любовью с японкой, а мой третий визит в Токио сделал его еще более определенным.

Для тех из вас, кто не знаком со мной, позвольте сначала сделать предупреждение. Две вышеупомянутые статьи оценены как изобилующие выражениями, разжигающими дискриминацию против японцев, и с тех пор в обществе считается, что «Макс Кляйн расист». Похоже, что подначивать японцев фразами вроде «Разделение на „своих“ и „чужих“ при одновременном почитании гармонии приводит мозг японских граждан в ступор» было не самой удачной идеей. Теперь у меня резко стало меньше работы, а на почту ежедневно приходит по несколько десятков писем с проклятиями. Доказать, что я не расист, чертовски сложно, но нельзя отрицать тот факт, что я – третьесортный журналист, не обладающий мастерством доносить правду, не задевая других. Если какой-нибудь читатель с характером по ошибке оказался на этом помойном сайте с дешевыми сплетнями и скрепя сердце вынужден будет читать дальше – лучше сразу скопируйте весь текст, вставьте его в генеративный ИИ и прикажите: «Перепиши этот бред тупого расиста приличным человеческим языком». Это как раз тот случай, когда гребаный ИИ может послужить благому делу – отобрать хлеб у бездарных писак вроде меня.

Тема сегодняшней статьи – революционные японские тюрьмы, и, как нетрудно догадаться, текст вышел еще более предвзятым, чем обычно. Умоляю – разумно щелкнуть правой кнопкой мыши и выбрать все прямо сейчас. Видимо, в правилах этого мира когда-то появилась строка: «Человек, который оскорбит других, умрет, будто на первой странице „Тетради смерти“». Но вот что точно вызывает у меня отвращение – так это нетерпимость гребаных читателей, которые критикуют меня за то, что я недостаточно добр и невежлив. Будьте вы неладны.

Я не читал «Отверженных» Виктора Гюго (ну скажите на милость, откуда у кого-то найдется время на прочтение романа в две тысячи с лишним страниц в эпоху YouTube и аудиокниг?), но фильм Тома Хупера я видел дважды. Хью Джекман в смертельном гриме и Энн Хэтэуэй с бритой головой заставили меня рыдать до головной боли. Жан Вальжан девятнадцать лет гнил на каторге за то, что украл кусок хлеба для своих бедных голодающих племянников и племянниц. Кто бы не испытывал к нему сочувствия? Да если б он украл у нас серебряные приборы, а мы знали, что, подарив ему еще и подсвечники, поможем ему стать хорошим человеком, – мы бы с радостью это сделали! Различие между людьми и животными заключается не в том, говорят ли они на каком-то