Симпати Тауэр Токио - Риэ Кудан

– Я так счастлив, что даже словами не передать.

(Ну что за универсальная отговорка – «так счастлив, что словами не передать»!)

Кстати, в башне нет униформы или тюремной робы. Каждый житель получает финансовую поддержку и может сам заказывать одежду через интернет. Но как тогда отличить саппортеров от Homo Miserabilis? На мой вопрос Такт после паузы ответил:

– Да, в общем-то, и не нужно.

– А если заключенный выдаст себя за саппортера и сбежит?

– Не-е, такого не будет.

Этот богатый, благополучный, перспективный и невероятно красивый юноша рассмеялся, будто услышал забавный анекдот, и отрицательно покачал головой.

Сейчас посещать Homo Miserabilis разрешено только адвокатам и родственникам, поэтому взять у них интервью мне не удалось. Зато через стекло я осмотрел популярную среди обитателей башни библиотеку в небесах. Лифт стремительно вознес меня на верхние этажи, где на семидесятом и семьдесят первом уровнях раскинулась библиотека с панорамным видом на Токио. Пару дней назад отсюда прекрасно было видно фейерверк.

Посетители в одежде из Uniqlo, H&M и Zara свободно выбирали книги с полок, учились за столами, смотрели DVD – никаких наручников, полная имитация городской библиотеки. Лишь потом я заметил странность: мужчины и женщины находились в одном пространстве. В обычных тюрьмах их строго разделяют, но ведь это противоречило бы самой философии равенства, заложенной в основу «Додзё-то».

Вдруг мой взгляд привлекла изящно одетая женщина, которая перелистывала журнал, попивая кофе на диване. Чтобы не попасть в жалкую любовную историю, я спросил Такта:

– За что она здесь?

Такт, не задумываясь, достал планшет, направил камеру на женщину и спокойно ответил:

– Мошенничество.

Женщина, когда-то бывшая мошенницей, время от времени отрывала взгляд от журнала и с победным выражением (возможно, субъективное восприятие автора) смотрела на людей, гуляющих в парке Синдзюку-Гёэн. Наблюдая за ней, я задумался: чем жизнь Homo Miserabilis отличается от жизни селебрити, которые днем отдыхают в роскошных небоскребах? Первое очевидное отличие – Homo Miserabilis не могут свободно выходить. Несмотря на кажущуюся расслабленность охраны, физическое ограничение свободы остается, как и в обычных тюрьмах. Но главное отличие в другом: селебрити сами платят за свои апартаменты, а расходы на содержание Homo Miserabilis покрываются налогами трудящихся с «воли»… Когда до меня дошла эта мысль, я впал в панику, начал колотить кулаками по стеклу и кричать.

– FUUUUUUUUUCK!!! Позвольте мне жить в гребаном «Додзё-то»!!!

Бывшая мошенница оглянулась на нас, кажется, испугавшись вибрации прозрачного стекла, разделяющего нас. Но звук, казалось, был заблокирован, и ее голос, похоже, не долетал до нас. Она лишь наклонила голову и бросила на меня жалостливый взгляд.

– Эй, Такт! Этот мир – дерьмо!

Охваченный приступом жгучей зависти, я не смог сдержаться и выпалил Такту сквозь зубы:

– Такт, неужели ты никогда не злился на этих гребаных мошенниц, пока работал здесь? Насколько терпимы японцы? Это просто невероятно. Мы не можем смириться с этими гребаными башнями! Гребаная башня! Чтоб она рухнула!

Такт лишь загадочно улыбнулся и кивнул – жест, который можно было трактовать как угодно. Это не было насмешкой. Неясная улыбка – это один из способов японцев проявлять вежливость и заботу о чувствах других.

– Макс-сан, вы хотите жить в «Додзё-то» или не можете это принять?

Я смутился от холодного вопроса Такта, но все же ответил с решимостью:

– Если бы была возможность, я бы, конечно, хотел здесь жить. Но если меня спросят, готов ли я стать преступником, чтобы попасть сюда, то отвечаю – НЕТ. Даже печально известный Макс Кляйн еще не настолько опустился.

Такт, не показывая ни удивления, ни раздражения, спокойно ответил:

– Если вы не нарушаете закон, но получите японское гражданство и вас признают достойным сочувствия, то у вас есть право жить в башне. Если ваша жизнь была настолько жалкой, что вы вынуждены были преступить закон, сочувствие могут проявить к каждому. Хотите пройти тест на сочувствие?

Я, конечно, знал о существовании теста на сочувствие.

Вопрос: Были ли у вас случаи насилия со стороны родителей?

– Да. Нет. Не знаю.

Вопрос: Бывали ли у вас ситуации финансовых трудностей?

– Да. Нет. Не знаю.

Вопрос: Чувствуете ли вы, что ваша внешность значительно хуже, чем у других?

– Да. Нет. Не знаю.

Вопрос: Хотели ли вы когда-либо стать кем-то другим?

– Да. Нет. Не знаю.

Отвечаешь на эти мрачные вопросы, и теперь гребаный ИИ должен диагностировать, кто действительно достоин жалости. Однако я твердо отказался проходить тест на сочувствие. Мне было страшно столкнуться с результатами – с собственным рейтингом сочувствия.

Когда я откровенно признался, Такт отозвался:

– Кстати, я тоже когда-то был таким. Мне не хотелось, чтобы кто-то меня жалел. Но здесь, в этом месте, перестаешь переживать о том, как тебя воспринимают. Здесь все равны.

– Равенство, говоришь? Я ни разу не встречал его с тех пор, как родился. Может, я просто не замечал его, проходя мимо, потому что не знаю, как оно выглядит…

– Это потому, что вы, Макс, всегда сравниваете. Все несчастья начинаются со сравнения с другими, как говорил Масаки Сэто, – бесстрастно ответил Такт, будто зачитывал служебную памятку.

Упоминание трагической судьбы Масаки Сэто вызвало у меня досаду и бессилие.

– Здесь вообще запрещено говорить о сравнении, – добавил Такт.

– Например?

– Например, нельзя говорить: «Лучше, чем».

– Что?

– Homo Miserabilis должен быть счастлив. Как правило, в башне сравнение с другими – табу. Социальные сети, например, являются ярким примером сравнения, поэтому читать их запрещено.

– О, конечно, я знаю об этом. Я читал об этом в статье Лизы Маккензи. Утопия и информационная изоляция неразделимы – равно как и в случае с антиутопией.

В иной ситуации я мог бы, подобно японцам, отделаться вежливой улыбкой и сменить тему. Но внезапный приступ острой жалости к себе и яростное сопротивление цензуре разожгли во мне давно заржавевший журналистский инстинкт. Я вошел в раж. Я вытащу на свет темные тайны этой «тюремной» башни – и, как следствие, темные тайны японского общества. Пулитцер ждет.

– Такт, я не знаю, уполномочен ли ты отвечать, но я спрошу тебя от имени всего мира, что они хотят знать. Это не просто башня, чтобы дать бедным людям сочувствие. Должна быть еще какая-то неудобная правда. Ты ведь наверняка слышал слухи, ходящие в обществе. Некоторые считают, что это заведение – способ под видом благотворительности легально изолировать социальных изгоев, обеспечивая «неполноценным» генам долгую и комфортную эвтаназию. Звучит как научная фантастика? Заговор? Но лично для меня эта версия куда правдоподобнее. Потому