Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

что, полагаю, в конце концов большинство туземцев вернулось к тайному почитанию Руфидзо, тогда как льуку и… – Он запнулся, после чего продолжил: – И сотрудничающие с ними местные жители стали молиться тому Торьояне, какого знали прежде, еще в степи.

Настоятель кивнул, горестно ссутулившись:

– До меня доходили слухи о борьбе со смешением культов… Но не важно, боги всегда выше глупости смертных.

Саво знал, что танто-льу-наро поклонялись не столько Торьояне Целительные Руки, сколько Торьояне Миролюбивому. Хотя в минувшие несколько дней молодой человек вел себя осмотрительно, воздерживаясь от любых попыток узнать историю самого настоятеля, оброненное его собеседником замечание о жизни в Укьу-Тааса наводило на мысль, что тот, хотя и не говорит прямо, не прочь коснуться этой темы.

«Как вообще могло случиться, что танто-льу-наро из числа льуку, более того, человек не простой, а некогда даже бывший таном-волком, вдруг оказался главой святилища в Дара?»

Набрав в грудь побольше воздуху, чтобы собраться с силами, Саво без обиняков спросил:

– Ты всегда следовал пути Торьояны Миролюбивого?

– Ну, это как посмотреть, – уклончиво ответил настоятель Сломанный Топор.

Вот что он поведал Саво.

Официальная точка зрения – полностью одобренная пэкьу Тенрьо и проповедуемая большинством степных шаманов – заключалась в том, что Торьояна был покровителем изобилия и плодородия, своего рода мужской ипостасью Кудьуфин, ее аналогом. Под именем Милосердный Торьояна Целительные Руки он стал богом здоровья, телесной крепости и лекарственных снадобий – неудивительно, что его очень почитали шаманы, лечившие больных и раненых.

Согласно наиболее распространенным среди льуку легендам, Торьояна родился в незапамятные времена и обрел целительные силы, разбив врагов и омыв руки в их крови. Выказываемое им милосердие было весьма специфическим, так сказать, приспособленным под боевые нужды: предать смерти без мучений достойного врага; обратить женщин и детей в рабство вместо того, чтобы перебить их; изувечить и отправить в изгнание опального тана, а не вырезать ему сердце.

Торьояна Миролюбивый, напротив, воспринимался как совсем иное божество. Со временем культ пацифизма ослабел и растерял приверженцев, хотя число последних, как правило, увеличивалось после очередной большой войны в степи, когда выжившие искали сил и утешения у бога, понимавшего, какую невыразимую боль от потери близких в беспристрастной спирали мести они испытывают.

Но военных вождей и старших шаманов подобная трактовка не устраивала. Племя, поощрявшее культ Торьояны Миролюбивого и позволявшее ему невозбранно распространяться среди старейшин, танов, наро-вотанов, наро, кулеков и детей, обрекало себя на истребление в следующей войне. В степи пацифизм означал коллективное самоубийство.

Посему вожди и шаманы обращались с последователями Торьояны Миролюбивого как с жертвами некоей заразной смертельной болезни. Танто-льу-наро, или «воины, не ведущие войн», лишались всего имущества и изгонялись из родного племени. Бездомные бродяги держались вместе и жили за счет милостыни и подаяния. От расправы их защищало только суеверие: считалось, что бесприютные тени убитых сородичей навлекают несчастье на охотничьи угодья племени.

После объединения рассеянных степных племен под властью таких могущественных вождей, как Нобо Арагоз или Толурору Роатан, танто-льу-наро стали подвергаться еще более суровым преследованиям. Тех, у кого находили талисманы или амулеты Торьояны Миролюбивого (к ним относились, например, куколки из корня травы императы или фигурки с ножками-палочками), били, клеймили шрамами на лице, а затем изгоняли, зачастую изъяв у родителей маленьких детей. Тех же, кто вербовал сторонников этого бога или проповедовал пацифизм, зачастую казнили на месте как предателей.

Тем не менее даже среди племен льуку, чья жизнь под властью пэкьу Тенрьо и его преемников была строго регламентирована, этот культ втайне существовал.

Стоит отметить, что большинство тех, кто сочувствовал пацифистам или находил утешение в догмах культа Торьояны Миролюбивого, все же не осмеливались присоединиться к бродягам. Отказ от оружия и любых насильственных действий означал также отказ от охоты и забоя скота и переход на рацион, состоявший исключительно из корней, ягод и диких фруктов: подобную перспективу даже бедные кулеки находили отвратительной. (Неслучайно мятежники-агоны в долине Кири отказывались от растительной пищи дара, ибо, по их мнению, таким образом можно было превратиться в танто-льу-наро.) Ну и уж тем более странно было бы ожидать, что наро высокого ранга, обладатели больших стад, отар и захваченных на войне рабов, вдруг возьмут и добровольно отрекутся от всех благ, которые обеспечивает им общественный статус.

В результате сочувствующие культу потихоньку снабжали бродячие ватаги танто-льу-наро едой и втайне молились Торьояне Миролюбивому, но сами при этом продолжали охотиться и воевать. Вот так Ку Куротен и подобные ему, вопреки неприятию в душе военной политики пэкьу, оказались в числе участников экспедиции Тенрьо к берегам Дара.

– Мне казалось, что я сумею примирить свою веру с мечтой пэкьу-вотана о лучшем будущем, – произнес настоятель. Взгляд его при этом был устремлен куда-то вдаль. – Но то, чего от нас потребовали на деле… Меня отправили усмирять одну деревню на Руи. В короткой схватке, в которой отдал жизнь мой старший сын, наш отряд одолел мятежников. Сражавшиеся против нас крестьяне либо погибли, либо сложили оружие, прося пощады, тогда как остальные селяне, слишком перепуганные, даже чтобы говорить или плакать, тихонько сбились в кучу, словно овцы зимой. Я прижимал к груди тело сына, сердце и руки мои сочились кровью.

Я молча смотрел, как наши воины приближаются к уцелевшим жителям деревни, дабы исполнить приказ пэкьу-вотана. Пока мужчины из моего отряда насиловали туземок, женщины раскроили черепа всем местным детям, чтобы здешние обитатели взращивали только наше семя. Не слышалось ни душераздирающих криков, ни воплей негодования. Звуки, которые доносились до меня, были стократ страшнее: смачное чавканье разбиваемой кости и животный скулеж людей, чей парализованный страхом ум утратил последнюю надежду.

Перед тем как отправить нас на задание, пэкьу-вотан напомнил всем о зверствах, совершенных адмиралом Критой в Укьу, о коварстве Луана Цзиа, о наших братьях и сестрах, погибших ради того, чтобы завоевать льуку плацдарм в новом мире. Снова и снова прокручивал я в голове слова пэкьу-вотана, чтобы заглушить эти жуткие звуки вокруг: «Мы пришли, чтобы отомстить и обрести свободу, мы обязаны обеспечить лучшее будущее для детей льуку».

Но все впустую. Месть нисколько не прельщала меня. Чего мне на самом деле хотелось, так это чтобы мой сын был жив. Однако никто не мог исполнить мое желание: ни наши воины, ни враги, ни пэкьу-вотан, ни даже сами боги.

Тело моего мальчика уже остыло, я был не в силах изменить реальность, так какой смысл вершить месть? Внезапно в голове у меня раздался голос, которого я никогда не слышал прежде, голос глубокий и всеобъемлющий, словно море: «В мире