Потерянные под соснами - Владимир Олегович Шалев

– стало ясно, что он один в центре неизвестного болота. Страх пронзил как удар тока, со лба покатились холодные капли пота. Он начал вертеться, стараясь понять, откуда пришёл. Везде были одинаковые ивы, а солнце скрылось за свинцовыми тучами. Чувствовалось приближение грозы.

Дафнис увидел что-то знакомое, рванул туда и через пару шагов увяз левой ногой в болоте. Испугавшись, он дёрнул ногу наружу, но с первой попытки ничего не получилось. Умаявшись, наконец, он высвободил её из трясины. Весь ботинок, одолженный Гермесом, теперь был в зелёной тине и источал неприятный запах.

Дафнису стало стыдно, он почему-то опять вспомнил Деметру. Мать показалась такой далёкой. Он не хотел с ней расставаться навсегда, хотел ещё раз побыть рядом, поговорить…

Слёзы горячими струями полились с холодных щёк. Тут же на ум пришла Элея, их жизнь вместе. Эти воспоминания показались тёплыми и добрыми, но через мгновение он отмахнулся от них. «Не хочу вспоминать» – проговаривал он мысленно – «Сама отказалась жить со мной, вот и дура. Будто бы всё так плохо было…».

Душевный гнев сменился обидой, а вскоре стыдом. Дафнис вспомнил, как Элея бесчисленное количество раз просила его «встать с дивана», а он лишь злобно огрызался. Как многие выходные красивая, готовая жить девушка сидела с ним рядом, ничем не занимаясь. Он увидел небо в окне над Самоцветинском, небо, в сотый раз показывающее картину ясного заката. Он услышал голоса детей, играющих во дворе и купающихся в остатках дня. Он увидел жизнь.

Наконец, удалось увидеть себя со стороны, стало доходить, что дурак он сам, и что Элея была вынуждена уйти от него. «Она не всегда была права… Но если решила уйти обратно к родителям, то до чего же ей было плохо?» – горестно размышлял Дафнис. «До чего же противный и мерзкий я был! Хотя, почему был, даже сейчас я не сделал ничего хорошего»

Дафнис ударил рукой по мху.

Надо выбраться обратно, в любом случае выбраться. Ради Гермеса. Ради мамы и ради Элеи. Чтобы сказать ей всё, что нужно. Он встал и стряхнул дождевые капли с куртки.

Солнце уже село, и от сосен начало потягивать холодом. Гроза пропитала влагой каждый сантиметр леса, казалось, что тьма была здесь всегда. И вдруг – проблеск света. Буквально минута, и огонёк превращается в фонарь в руках промокшего человека. Из леса шел замученный юноша, перемазанный от лица до ботинок грязью, дрожащий и улыбающийся. Он как жеребец из табуна, завидевший вдали долгожданное стойло, нёсся вперёд, желая скорей достичь покоя и отдыха. Спускаясь с горы, он несколько раз упал, подскользнувшись на мокрой земле. Пройдя сложный путь, юноша вышел на берег, поднял фонарь над головой и направил его куда-то вдаль. Он махал им несколько минут, а потом свалился в изнеможении.

3

Когда ливень закончился, от четвёртой стоянки в поселение направились две женщины. Их вёл седовласый мужчина, ещё возраста непреклонного, но уже выше среднего, иным языком – шестьдесят лет.

Деметра старалась вести диалог, расспрашивать, но Аристарх был непреклонен. Он, конечно, отвечал, был любезен, но всё же не раскрывал основных вопросов, оставляя их в неведении.

Кроссовки Элеи моментально промокли и запачкались об лесную влажную траву. Она была напряжена и не чувствовала накопившейся усталости. Жители поселения были заняты своими делами, уже совсем скоро должен был начаться обед. Гостей встретили, радушно поприветствовали и пригласили к столу. Деметра негодовала, и Аристарх успокаивая, увёл её к Фотине, чтобы там всё разъяснить.

Через десять минут началась трапеза. Элея сидела с краю, в небольшом отдалении от других едоков. Над ней трепыхался пошитый на заказ красный тент из таффеты, укрывавший всех от непогоды. Потёртый и промокший, он был крепко растянут между соснами на множество верёвок, а по центру опирался на два высоких и основательных центральных столба – ЦК. На сучке одного из них висел рюкзак, с которым Агафон ходил в баню. А ниже, на длинных саморезах – множество маленьких сумочек с зубными щётками, пастами и прочими мыльно-рыльными принадлежностями. Всё это обжитое хозяйство дополняли пучки травы, висевшие на бечёвке, растянутой между столбами. В основном – синие соцветия иван-чая, но также виднелся клевер, зверобой, полынь и шалфей. За столом все дружно ели горячую солянку вприкуску с хлебом, ломтями сала и майонезом.

Хотя сидевшая справа Исидора проявляла к девушке дружелюбие, расстояние между ними подчёркивало отношение Элеи к происходящему. Она находилась в странном состоянии внутренней борьбы, чуралась всего и вся, но старалась этого не показывать. Люди вокруг активно общались и причмокивали горячим супом, Элее же всё это было мерзко, и она, как любой представитель своего поколения, пряталась в телефон, судорожными движениями листая ленту новостей, хотя интернета в лесу практически не было. Сейчас она напоминала тушканчика с южных окраин Терастии. Маленький, застенчивый зверёк, выполняющий свои действия неуверенно и при этом резко.

На одной скамье уместился весь младший состав поселения, а на другой – старший. С каждой из сторон пустовало по два места: Гермеса и Дафниса, Фотины и Деметры. В целом, обедали все дружно, Акакий сидел молча, иногда только удовлетворённо кивая, или неуверенно опуская глаза в пол, а Бохус швырялся анекдотами вперемешку с неприличным смехом; Феодора и Исидора о чем-то спорили, Агафон старался привлечь их внимание, неудачно вмешиваясь в разговор. Внезапный выкрик из избушки заставил всех притихнуть.

– Ну вас к чёрту! – совсем разгневавшись, кричала Деметра.

Общую тишину прервал Аристарх, обратившись к Элее.

– Часто она себя так ведёт? – сказал он без осуждения, но и без явной поддержки.

– Первый раз вижу… – застенчиво призналась девушка.

– Чаю хоть выпей, он у нас вкусный – предложил Аристарх, окинув её взглядом и добродушно улыбнувшись.

Элея инстинктивно ответила улыбкой на улыбку, но чая не хотела. Она вообще не хотела еды, голод, конечно, отдавался ноющей болью в желудке, но солянка выглядела ужаснее некуда. Количество глутамата – пищевой добавки Е621, именуемого также «усилитель вкуса», превышало любые нормы дозволенного. Нет такого блюда, которое нуждалось бы в усилителе, просто существуют люди, уже не способные воспринимать чистую пищу. Такая еда для них пресная и невкусная, и их можно понять, ведь с усиленной химическим образом еды слезть тяжело, как и с сахара или другого вида зависимостей. Но невозможно понять тех, кто, осознавая вред объекта (пусть ест сам, это его дело), популяризирует его и вталкивает в неокрепшие умы. Позор и стыд!

– Чай на решётке, кружку можешь взять любую – он указал рукой на