Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

Как же драгоценна жизнь, насколько невосполнима ее утрата. Торьо не могла представить ничего более важного, чем быть живой. Эта мысль всегда была красной нитью ее сознания, ведущей басовой нотой песни ее легких – начиная с первых смутных мгновений в трюме «Прогоняющей скорбь», где она познавала, что значит быть живой, и вплоть до страшного дня в гаринафиньих коралях в Татене, где ей довелось стать свидетельницей неописуемых ужасов, совершенных с самыми благими намерениями. Она не хотела умирать, она не хотела убивать.

Торьо подняла взгляд и увидела, что Тово продолжает карабкаться к черепу-кабине: его единственная рука подтягивала тело вверх и вперед безостановочными плавными движениями. Этот человек был олицетворением мести.

Как просто было бы ничего не делать, выжить самой и позволить выжить ему.

Но тогда умрет Тэра.

В памяти всплыл холодный берег моря на дальнем севере, – это видение повисло в задымленном, колеблющемся воздухе над полем боя, все еще объятом огнем гаринафинов. Ледяные цветы катились сквозь дымку, до боли прекрасные и хрупкие, эфемерные частицы эфемерного Потока, о котором говорили мудрецы ано. На краткий миг они обретали материальную форму, чтобы уже в следующий – кануть в забвение.

«Но как же тогда узнать, что есть правильно? – спросила Торьо. Она перестала плакать, и слезы уже заледенели у нее на лице. – Взывать к родству крови? Но я не дара и не агонянка – ни по рождению, ни по браку. Просить наставления у богов? Но я не боюсь богов и не верю в них».

«У меня нет ответа, – покачала головой Тэра. – Потому как совесть – это единственные весы, способные отделить правду от лжи, золото от пыли. Но совесть принадлежит лишь тебе или мне, ее нельзя проверить ни философией, ни религией, только опытом».

Буря стихла на миг, и поверхность моря словно бы застыла под ледяным покровом, чтобы затем расколоться на миллион кусков со следующей нахлынувшей волной.

«Я не знаю, как быть, – вздохнула Торьо. – Я люблю тебя, люблю Таквала и людей, которые приняли к себе безродную девчонку и стали моим племенем. Но при этом я твердо знаю, что никогда не смогу убивать».

Убийство, а не смерть – вот что страшило ее сильнее всего. Живя среди дара, льуку, агонов и ледяных племен, Торьо одновременно держалась особняком.

Она изучала философию ано и запоминала повествовательные танцы степных шаманов; засевала с Тэрой поля и летала вместе с Таквалом на спине гаринафина; выхаживала раненых и хоронила мертвых; безошибочно воспроизводила говор воюющих племен и пробовала блюда кухонь, основанных на разных традициях. Она вела жизнь более насыщенную, чем у большинства смертных. Тем не менее было нечто такое, чего она никогда не делала.

Хотя Торьо и достигла возраста воина, но она никогда не убивала – с того самого мгновения, как узнала о существовании смерти.

Тово между тем уже оказался над черепом-кабиной. Он осторожно примостился между рогами, готовый спрыгнуть вниз и проскользнуть в глазницу. Тан извлек костяной нож и убедился, что тот достаточно острый, чтобы покалечить и убить человека.

Торьо подтянулась и забралась обратно на шею арукуро токуа. После чего стала подниматься вслед за Тово.

Ощущение покоя внезапно снизошло на нее. Торьо призадумалась: не то же ли самое переживала Тэра, находясь под действием безмолвного рева саблезубого тигра? И не это ли умиротворение подразумевают люди под божественным присутствием? Ей хотелось знать, что чувствует Адьулек, созерцая духовные портреты предков. Интересно, что испытывали Типо То и Нмэджи Гон, слушая легенды о древних героях? Или Тэра, когда старалась привить детям знание логограмм ано? Или Таквал, предлагая свою жизнь Тэре, чтобы мечта не умерла?

Сама Торьо не принадлежит к какому-либо народу или племени, не является звеном в цепи поколений, протянутой из туманного прошлого в неведомое будущее, она не может черпать утешение в служении великому делу, в которое верит.

Но такова уж доля смертных, поняла Торьо. Она никогда не узнает наверняка, по правильной ли тропе идет; никогда не обретет опыта, достаточного, чтобы поступать с полной убежденностью; никогда не сможет устранить все страдания.

Все, что для нее возможно здесь и сейчас, – это жить и умереть ради любви, бороться и сражаться за дружбу, довериться совести, стремиться к совершенству, понимая, что обрести его невозможно, сверкать в ярком зимнем свете на ледяной полоске берега между вечным морем и непостоянной землей в тот короткий миг, что отпущен каждому из нас.

Торьо полезла наверх быстрее и добралась до черепа. Она прыгнула на пригнувшегося мужчину, громко вопя и вообще стараясь производить как можно больше шума.

Тово развернулся, ощерил зубы, воткнул кинжал ей в живот и рассек его поперек. Дымящиеся внутренности вывалились из разреза наружу. Торьо ощущала, как сама жизнь утекает из нее.

Инстинкт требовал втолкнуть кишки обратно, отпрыгнуть прочь от этого ужаса, жадно испить еще несколько капель того хрупкого блаженства, что называется жизнью.

Она сжимала в ладонях собственные внутренности. Было так легко оставаться в стороне, пребывать отдельно от прочих, держаться одной. Но это состояние предназначено для богов. Людям полагается сплетать свои жизни с судьбами других людей, таких же смертных и таких же непосвященных, любить и ненавидеть. Поэтому Торьо бросилась вперед и оплела единственную руку Тово кольцом из своих кишок.

– В сердце моем нет ненависти к тебе, – прохрипела она сквозь выступающую на губах алую пену. – Я никогда не буду убивать…

Тово выругался и попытался оттолкнуть девушку, но Торьо обняла его, обхватив руками и ногами за туловище, и отказывалась уступать, хотя чувствовала, как жизнь утекает из нее через рану вместе с кровью, как жизнь уходит из ее легких с последним дыханием.

Победная песнь воинов заглушила весь шум, кровь стекала по крыше черепа-каюты и через глазницы лилась на потрясенную Тэру.

– О боги! Боги! – взвыла Тэра.

Она вся промокла от крови, ладони стали липкими. Она баюкала тело мертвой подруги, отдавшей свою жизнь, чтобы спасти ее.

Выбравшись из кабины, Тэра подбежала к скорчившейся фигуре Тово и пнула его в затылок. Тан льуку упал, выронил нож, а затем скатился с крыши кабины. Она безмолвно следила за его телом, пока оно не врезалось в землю. Потом по нему прокатилось гигантское колесо-нога, расплющив и вдавив в почву, навсегда скрыв лицо Тово Тасарику от Ока Кудьуфин.

Это стало последним ударом в сегодняшней битве.

Голоса агонов победоносно гремели вокруг:

– Тен дьудьу купэруна? Агон кьо! Тен дьудьу купэруна? Гондэ кьо!