Инженер 2: Тульские диковинки - Алим Онербекович Тыналин

Голос хриплый, интонация вроде бы почтительная, но с издевкой. Поклонился неумело, нехотя, демонстрируя неуважение.

Я отложил тряпку, подошел ближе. Встал в двух шагах от них, посмотрел в глаза.

— Я. Александр Дмитриевич Воронцов, смотритель мастерской. А вы кто такие?

Сутулый шагнул вперед, поклонился чуть ниже, но все так же небрежно:

— Матвей Сидоров, ваше благородие. Работник здешний. Давно тут служу, года четыре, поди.

Высокий тоже поклонился:

— А я Кузьма Васильев, ваше благородие. Тоже работаю здесь давненько.

Глава 10

Дисциплина

Я молчал, разглядывал явившихся работничков. Матвей опустил глаза, но улыбался в усы. Кузьма смотрел прямо, но взгляд бегающий, скользкий.

— Где вы были вчера? — спросил я ровно. — Почему не явились на работу?

Матвей развел руками, изобразил страдание на лице:

— Хворали, ваше благородие. Господь покарал, видать. Лихорадка меня схватила, три дня без памяти лежал. Сил не было встать.

Кузьма подхватил:

— И я хворал, ваше благородие. Живот свело так, что думал, помирать буду. Еле-еле отлежался. Сегодня только полегчало маленько.

Я смотрел на них молча. От них несло перегаром. Глаза красные, веки припухшие. Руки дрожат. Похмелье, очевидное и неприкрытое.

— От вас перегаром несет, — сказал я холодно. — На три сажени.

Матвей опустил глаза, но улыбка не исчезла:

— Лечились, ваше благородие. Водочкой изнутри прижигали. Народное средство, вестимо. От лихорадки помогает.

Кузьма закивал:

— Точно, ваше благородие. Дедовский способ. Три чарки в день принимать, и хворь проходит.

Я повернулся, прошел к верстаку, взял лист бумаги, развернул. Штатное расписание мастерской. Пробежал глазами список работников. Нашел нужные строки.

— Матвей Иванович Сидоров, подсобный рабочий. Кузьма Васильевич Васильев, подсобный рабочий. Жалованье двадцать рублей серебром в год каждому. Так?

— Так, ваше благородие, — подтвердил Матвей.

— Когда последний раз являлись на работу?

Они переглянулись. Кузьма почесал затылок:

— Да вот… неделю назад, поди. Или чуть больше. Точно не упомню, ваше благородие.

— Неделю, — повторил я. — Значит, семь дней не работали. Почему?

— Так хворали же, ваше благородие! — Матвей развел руками. — Не по своей воле. Болезнь приключилась.

Я положил бумагу на верстак, повернулся к ним. Посмотрел прямо в глаза.

— Вы пьянствовали. Целую неделю. Не работали, не приходили, даже не известили о причине отсутствия.

Кузьма вкрадчиво улыбнулся, сделал шаг вперед:

— Ваше благородие, да не серчайте вы. Мы люди простые, слабые. Бывает, что и выпьем маленько. С кем не бывает? А работу мы свою знаем, не сомневайтесь.

Матвей подхватил, голос стал заискивающим:

— А Прохор Семеныч, прежний смотритель-то наш, человек понятливый очень. Не придирался к малому. Если кто захворает али задержится, не серчал. Добрый человек, все его жалели.

Кузьма закивал:

— Точно, ваше благородие. Мы с ним ладили. Он нас жалел, мы его уважали. Так-то оно лучше выходит, когда по-доброму… По-христиански, значит.

Я молча слушал. Понимал, что они делают.

Намекают, будь как Сидоров, покрывай пьянство и воровство, тогда и мы тебя оставим в покое. Откажешься, будут проблемы.

Посмотрел на них еще раз. Матвей фальшиво улыбался, руки сложил на груди. Кузьма ждал, глаза хитрые.

— Сидоров уволен, — сказал я ровно. — За нерадение и попустительство воровству. Теперь здесь другие порядки.

Улыбка на лице Матвея дрогнула. Кузьма нахмурился:

— Воровству, говорите, ваше благородие? Так мы тут ни при чем…

— При чем, — перебил я. — Семен Михайлович.

Семен, стоявший у станка, обернулся:

— Слушаю, Александр Дмитриевич.

— Сколько платят работнику, который неделю не является на службу?

Семен понял, что я делаю. Ответил четко:

— Не платят ничего, Александр Дмитриевич. Кто не работает, тот не ест.

— Правильно. — Я повернулся обратно к Матвею и Кузьме. — Значит, за неделю отсутствия вам не положено ничего. Более того, вы явились в нетрезвом виде. Это неуважение к казенной службе.

Матвей открыл рот:

— Так мы ж, ваше благородие…

— Молчать, когда начальник говорит, — оборвал я его.

Матвей осекся, закрыл рот. Кузьма потупился, переминался с ноги на ногу.

Я прошелся вдоль верстака, взял другой лист бумаги. Опись склада, составленная недавно.

— Вчера провел осмотр склада, — сказал я, не поднимая глаз от бумаги. — Недостает меди листовой, два пуда. Латуни прутковой полпуда. Кожи выделанной три аршина. По расходным ведомостям Сидорова все это списано на ремонт насосов. Но насосы не сделаны. Где металл?

Тишина. Матвей с Кузьмой переглянулись. Кузьма заговорил первым, голос дрогнул:

— Да мы… мы тут ни при чем, ваше благородие! Это, поди, Прохор Семеныч продал… Он всем заведовал, мы только работали…

— Прохор Семеныч показал в ведомостях, что материалы пошли на дело, — сказал я холодно. — Но дела не было. Значит, кто-то вынес металл из мастерской и продал. Кто?

Матвей побледнел, руки опустил:

— Не знаем, ваше благородие… Мы простые люди, нам таких дел не касаться…

Я повернулся к дальнему углу мастерской, где Гришка с Иваном разбирали насосы:

— Григорий. Подойди сюда.

Гришка вздрогнул, поднял голову. Иван замер. Гришка медленно встал, подошел, остановился в стороне, опустил глаза.

— Ты видел, как эти двое выносили что-то из мастерской? — спросил я.

Гришка молчал. Кузьма повернулся к нему, уставился, прищурил глаза. Матвей тоже смотрел, поджав губы.

— Григорий, — повторил я тверже. — Отвечай. Не бойся.

Гришка сглотнул, поднял глаза:

— Видел, ваше благородие, — сказал тихо. — Два раза видел. Месяц назад медь в мешках выносили. Потом латунь. Сидоров разрешал, говорил, что это обрезки, все равно выбрасывать.

У Кузьмы потемнело лицо, он шагнул к Гришке:

— Ты смотри, мальчонка, чё мелешь…

— Стоять! — рявкнул я. Резко, командно. Кузьма замер, обернулся. Я смотрел на него холодно, сложив руки за спиной. — Еще шаг и отправлю в полицию прямо сейчас. За угрозу свидетелю.

Кузьма попятился, опустил глаза:

— Я ничего, ваше благородие… Просто хотел спросить…

— Молчать.

Он замолчал. Матвей стоял, съежившись, мял шапку в руках.

Я повернулся к Гришке:

— Спасибо, Григорий. Можешь вернуться к работе.

Гришка кивнул, поспешно отошел. Кузьма проводил его злобным взглядом, но ничего не сказал.

Я подошел еще ближе, остановился перед Матвеем и Кузьмой. Посмотрел на них сверху вниз, с холодным презрением.

— Кража казенного имущества, — сказал я медленно, отчетливо. — По закону сто ударов розгами и в солдаты на двадцать пять лет. Или каторга в Сибири на восемь лет. На мой выбор как смотрителя.

Кузьма побледнел, губы задрожали. Матвей судорожно мял шапку.

— Ваше благородие… — начал Кузьма дрожащим голосом.

— Семья у меня, — выдавил Матвей. — Дети малые…

Кузьма вдруг упал на колени, руки сложил перед собой:

— Батюшка! Помилуйте! Не губите! Бес попутал! Больше не будем!

Матвей тоже опустился на колени, затрясся:

— Христом-Богом молю, ваше благородие! Простите! Мы ж не думали! Сидоров сам велел!

Я смотрел на