Наследник Воли - Александр Горин

— Любопытно, — наконец произнес он.

Его щупы отступили. Решетов встал со стула, подошел к двери, открыл ее и отдал распоряжение в коридор:

— В изолятор его.

Дверь захлопнулась с глухим звуком. Щелкнул замок, потом еще один. Удаляющиеся шаги. Я остался один в полной тишине.

Камера. Примерно три на три шага. Голые стены из того же темного, почти чёрного камня, что и снаружи. Гладкие, отполированные, без единой щели.

В углу — отверстие в полу в качестве туалета. В противоположной стене — глухая металлическая дверь без ручки, с глазком. Под потолком, метров пять высотой, — крошечное зарешёченное окно, пропускавшее скудный лунный свет. Ни кровати, ни раковины.

Изоляция. Полная.

Я опустился на холодный каменный пол, прислонился спиной к стене и закрыл глаза, продолжая держать сознание свернутым. Мое тело изображало истощение и страх — плечи ссутулились, дыхание неровное.

Они наблюдают. Следят. Щупы. Я чувствовал их. Не такие острые, как у Решетова, а фоновые, постоянные. Сканирование на минимальном уровне. Они ждут, что я сорвусь, проявлю что-то, выдам свою истинную природу.

Вариантов два.

Первый: чистка. Ее бы уже провели. Раз не пришли — значит, решение не принято или пока не принято.

Второй: кто-то более важный, чем Решетов, проявил интерес. И теперь идет обсуждение моей судьбы на более высоком уровне.

Нужно ждать. Сохранять легенду. Изображать измученного, напуганного юношу с неуправляемым даром. Никаких признаков силы. Никакой структурированной воли.

Часы тянулись мучительно медленно. Свет в окошке гас, сменяясь тьмой, затем снова слабо серел.

Прошла ночь.

Ни еды, ни воды. Проверка на выносливость? Или просто стандартная процедура для подавления воли?

Я позволил себе дремать урывками, но даже во сне часть сознания бодрствовала, удерживая ядро воли спрятанным глубоко внутри. Тело требовало пищи, горло пересохло, но это были мелочи по сравнению с угрозой полного уничтожения.

Если бы они решили чистить, уже бы пришли. Значит, я им нужен живым. Пока. Эта мысль стала точкой опоры.

Прошел еще день. Свет снова сменился тьмой. Сутки в полной изоляции, под постоянным, хоть и пассивным, наблюдением. Я провел инвентаризацию всех своих ресурсов, всех возможных техник. Просчитал варианты прорыва из камеры, из здания. Шансы были ничтожны, но они были.

Голова кружилась от жажды, в висках стучало. В полумраке камеры перед глазами поплыли пятна, они сложились в знакомые, близкие черты. Серебристые волосы, спокойные глаза, стройная фигура.

Лада.

Она стояла передо мной, протягивая кружку с водой. Ее губы шептали слова поддержки. Я потянулся к ней, но мои пальцы встретили лишь холодный влажный камень.

Что это? Похоже, у меня начались галлюцинации.

И тут же в сознание полезли другие, навязчивые мысли. Дом Багрецовых. Прочные стены, полные запаха старых книг и воска. Сила, которая витала в воздухе их усадьбы, ощутимая, как давление перед грозой. Они могут стать мои щитом. В их рядах я могу стать не жалким бароном, а кем-то значительным.

Я с силой тряхнул головой, пытаясь отогнать эти образы. Это слабость. Голод и жажда говорят во мне. Но где заканчивается слабость и начинается трезвый расчет, я уже не мог понять.

К концу первых суток жажда стала навязчивой мыслью. К исходу вторых — физической болью. Глотать было нечего, язык прилипал к небу. Без воды — три дня. Потом отказ органов. У меня в запасе меньше.

Я — Алексей Воронцов, позывной Ясень, оперативник Центра психической безопасности. И я выживал там, где другие сходили с ума или умирали. Я переживу это. Смогу и в этот раз. Держаться.

Через двое суток заточения, под утро, когда сознание уже плыло от обезвоживания и недосыпа, дверь открылась. Два тюремщика в тех же стальных мундирах жестом велели следовать за ними.

Чистка. Отсюда просто так не выходят.

Я приготовился к последнему бою в своей жизни. Когда они начнут — а я это почувствую заранее — я пойду на прорыв.

Меня привели в ту же самую комнату, где проводился допрос. За столом сидел Решетов. Он выглядел усталым, а его обычно непроницаемое ментальное поле излучало раздражение и что‑то вроде вынужденной покорности.

Я стоял, не шевелясь, сохраняя маску опустошенности и истощения. Внутри же все замерло, анализируя каждую деталь.

— Дело закрыто, — резко произнес Решетов без прежней холодной вежливости. — Основания для чистки не найдены. Твой феномен признан спонтанной манифестацией.

Что? Это было настолько неожиданно, что на миг сбило все мои расчеты. Не бой. Не чистка. Освобождение. Признание феномена.

Почему? Они не могли не понять, что я аномалия. Решетов был уверен, мой шепот, похоже, все-таки сработал. Владимир дал показания. Что изменилось? Мой эмпатический радар, работавший на пределе, уловил раздражение. Вынужденную покорность.

Ему приказали. Значит, я им нужен на свободе. Зачем?

Я медленно кивнул, опустив взгляд, изображая слабую, почти неверящую надежду. Внутри же я уже анализировал новое игровое поле. Правила изменились. Мой статус из подозреваемого превратился в нечто иное — в объект интереса. И интерес сильных мира сего — штука куда более опасная, чем прямое преследование.

Да, мое освобождение стало следующим ходом в партии, правил которой я совсем не знал.

Меня вывели в зал. И я сразу увидел их.

Отец. Григорий Нестеров стоял бледный, явно не выспавшийся.

А рядом с ним — Глеб Багрецов. Он был в парадном мундире Тайной Канцелярии, и его осанка, его уверенный взгляд буквально кричали о том, что он здесь — хозяин.

Он смотрел на меня с легким, едва уловимым презрением.

Яркий утренний свет, лившийся из высоких окон холла, резал глаза после полумрака камеры. Я остановился, прищурив глаза. Отец завидев меня, стремительно подошел, и на его лице была видна смесь облегчения и новой тревоги.

— Ярослав! Слава Богу… — он схватил меня за плечи, внимательно вглядываясь. — Я уже не знал, что и думать… Как ты?

— Жив, — с трудом сказал я. Мои губы, потрескавшиеся от жажды, с трудом разомкнулись.

В этот момент вмешался Глеб.

— Если бы не настойчивость моего отца, — сказал Глеб, глядя поверх меня, — твой феномен так и сгнил бы в карцере. Надеюсь, ты осознаешь, как ты обязан нашему Дому.

Обязан. Да, внешне все выглядело как будто это Багрецовы помогли мне выйти из Канцелярии. Но мое чутье и мой опыт оперативника угадывали в ситуации нечто неестественное. Вряд ли у Глеба хватило бы статуса и влияния, чтобы провернуть это. Это кто-то другой оказал давление. Возможно, кто-то внутри Канцелярии.

И все же… в голове снова всплыли предательские мысли: «Вот она, настоящая сила. Не жалкие потуги