Книга дождя - Томас Уортон

они поехали в минивэне назад в мотель. По дороге Алекс спросил Эмери, помнит ли она, что происходило до того, как она отключилась в ресторане. Но нет. Она помнила только, как сидела на скамейке, слишком уставшая, чтобы есть свой ужин, а потом очнулась на больничной койке и все пялились на нее.

Алекс обратил внимание, что рябь прошла по реальности и когда Эмери потеряла сознание, и когда очнулась.

Наутро они выселились из мотеля «Сонный медвежонок» и заехали в другой, в тихой зоне у реки с вечнозелеными деревьями, где рабочим предоставляли отдельные домики на месяц. На каждом домике висела деревянная табличка с выжженным на ней женским именем. Фрэнсис. Сара. Хайди. Кейт.

Семейство Хьюиттов заселилось в домик «Фрэнсис». Родители запрещали Эмери исчезать из виду и приставили Алекса за ней наблюдать. На поросшей кустарником территории мотеля стояла пара столиков для пикника, имелась песочница, в которой было больше окурков, чем песка, и ржавая рама от качелей без качелей. Пока Алекс и Эмери вяло бродили там, тщетно пытаясь найти, чем заняться, родители закрылись в домике, чтобы все обсудить.

Алекс слышал стук молотков и визжание пил. Ветерок донес до него теплый, бодрящий запах опилок. Где-то рядом возводили новый дом.

Он покрутился у заднего крыльца, подслушивая через сетчатую дверь. Родители не были шумными, страстными спорщиками. Чтобы дойти до крика, требовались изощренные маневры и долгое напряженное молчание, подобное грозовой туче.

Он знал, что мать огорчилась, когда отец решил покинуть дом, – и это еще мягко сказано. Она не хотела переезжать через всю страну в тот большой город, где они почти никого не знали. Но теперь, когда им пришлось обосноваться здесь из-за непредвиденных обстоятельств, в этой глуши, она настаивала на изначальной цели. Сказала отцу, что не стоит отказываться от работы, которую предложил кузен, ведь кто знает, на какой срок с ним заключат контракт в «Нортфайр». Он может остаться без работы и вдобавок рассориться с единственным человеком, готовым предоставить ему место, да еще и родственником. И какое образование, какие возможности получат их дети в этом пестром болоте, полном приезжих?

– Как болото может быть пестрым? – спросил отец Алекса.

– Я не имела в виду настоящее болото. Ты знаешь, о чем я.

– Правда?

– Здесь плохо пахнет.

– Эти домики старые, верно, но нужно…

– Не в домике. В этом городе. Не говори, что ничего не чувствуешь.

– Думаешь, это?.. Да брось. Нужно находиться на разработках, чтобы почуять запах.

– Что бы то ни было, я чувствую его, когда ты приходишь домой.

– Ну уж спасибо, что сказала.

Алекс чувствовал себя маленьким из-за того, что подслушивал, но не мог удержаться. Он хотел знать, как они решат его судьбу, и уже устал от скучной игры Эмери: она собирала и сортировала разноцветную щебенку с парковки мотеля.

С тех пор как его прежде шебутная сестренка очнулась в больнице, она стала непривычно тихой. Соизволив заговорить, она теперь часто замолкала на середине предложения, смотрела невидящим взглядом, а потом продолжала фразу с того места, на котором запнулась. Как будто зависала во времени, пока все остальные двигались в нем гладко.

У заднего крыльца обнаружился большой муравейник. Алекс срезал с него песчаную верхушку плоской деревяшкой, которую нашел в канаве на краю их участка, возможно, когда-то она была планкой в старом заборе. Подслушивая родителей, он смотрел, как муравьи выползали наружу, чтобы отразить нападение. Ему вдруг стало любопытно, влияет ли рябь на животных. Что чувствует муравей, когда рябь скользит по темным туннелям его города? Что обычно чувствует муравей? Он вообще хоть что-то чувствует? Или, например, птица, собака? Что рябь делает с ними?

Обломанным краем планки он вырезал зигзагообразную траншею на склоне кучи. Еще больше насекомых поспешили наружу, чтобы справиться с угрозой. Словно у крошечных военных роботов, у них не было выбора. Они были запрограммированы сражаться и гибнуть.

Голоса в домике стали громче. Отец твердил, что в Ривер-Мидоузе мать будет ближе к стареющим родителям на западном побережье. Можно за день доехать, если постараться. А еще его двоюродный брат не из тех, кто обидится, если отказаться от его предложения насчет работы на востоке. И даже если эта работенка ненадолго, это даст им время встать на ноги.

– Встать на ноги? – мама Алекса перешла на крик. – Мы стояли на ногах, Бен. Пока не оказались здесь, в этом… кошмаре.

– О, брось. С Эмери теперь все хорошо, и с Алексом тоже. Не о чем волноваться. В этой промышленности знают, что делают. Никакой опасности. Ты же сама говорила это вчера детям, помнишь.

– Я пыталась подбодрить Эмери. Она боится, что это произойдет с ней снова. И я тоже боюсь. Чем дольше мы здесь задерживаемся…

– Врачи сказали, что не находят у нее никаких нарушений. Но если это случилось из-за того, что мы тут, тогда, что ж, тем более стоит здесь остаться. Если это произойдет снова, у них будет больше шансов выяснить, что с ней.

– Нет, не стоит. И ты только что сказал, что с ней все хорошо.

– Так и есть. Но на всякий случай, ясно? Мы должны быть здесь. Где специалисты разбираются в этом… во всем. Они знают, как с этим быть.

– Да уж, только вот ничего они не знают.

Муравей полз по голой щиколотке Алекса. Он смотрел, как насекомое исследует новую местность, терпел щекотку крошечных лапок. Кем он был для муравья? Тот ведь воспринимал только малую часть Алекса. Но не знал остального, не знал, что Алекс наблюдает за ним, что его жизнь и смерть находились во власти человека. Но ведь отдельный муравей ничего не решает. На естествознании Алексу рассказали, что колония муравьев составляла своеобразный коллективный организм и каждый муравей был словно клеткой его мозга, муравьи не думали за себя, но подчинялись программе инстинктов, от которой муравьиный мозг не мог отклониться.

Алекс протянул руку и позволил муравью заползти к себе на пальцы. Он мог бы вернуть насекомое на земляную кучу или отнести на другой край парковки, и муравью пришлось бы совершить грандиозное путешествие, чтобы найти дорогу домой – если он вообще это сумеет. Алекс мог бы позволить ему карабкаться по руке, и он полз и полз бы, никуда не продвигаясь. То, что он сделает с этим существом, повлияет на коллективный разум, но так незначительно, что колония едва это заметит. Так угасает отдельный нейрон.

– Ты сам не знаешь, что говоришь, – заявила мать отцу. – Ты ничегошеньки не знаешь об этом веществе, которое здесь добывают. Это все лишь отговорки, причем