Черная Песнь - Энтони Райан

"Как далеко... ?" - услышал он свой голос, прозвучавший тускло и отстраненно. Он привалился к стене шахты и наверняка рухнул бы, если бы Чо-ка не усадил его на спину. "Как далеко... до Храма Копья?"

"Еще пять-шесть дней, повелитель", - заверил его Чо-ка.

"Ты сказал это пять дней назад... кажется". Зрение Ваэлина потемнело, тепло распространилось по его конечностям и запутало мысли. "Интересно, - пробормотал он, - почему ты остаешься со мной?"

Он смотрел, как тень Чо-ка отступает и прижимается к огню, бормоча: "Долг есть долг".

"Нет, дело не в этом". Голова Ваэлина поникла, и он поморщился от усилия поднять ее. "Ты и раньше нарушал сделки, уклонялся от долгов. Все разбойники так делают. Но ты решил остаться со мной. Почему?"

Тень Чо-ка подняла руки к огню, но ничего не сказала.

"Это твой отец?" продолжал Ваэлин, голос его звучал невнятно. "Есть ли во мне что-то, что напоминает тебе о нем?"

Тень повернула голову, чтобы посмотреть на него. "Будьте уверены, лорд, вы ничем не напоминаете мне моего отца". Он снова обратил взгляд к огню, и его силуэт стал почти бесформенным, пока Нефритовый Лис тащил Ваэлина все ближе к забвению. Когда Чо-ка заговорил снова, его голос был мягким, задумчивым, голос человека, говорящего с самим собой, а не с одурманенным наркотиками спутником, который, скорее всего, не вспомнит ни слова наутро. "Мой отец был инженером, человеком с большими познаниями и достижениями. Он строил мосты для Торгового короля по всему Венерианскому королевству. Он руководил строительством дорог через горы, которые раньше не поддавались никаким попыткам преодолеть их. Он возводил башни, которые были выше всех прежних, чтобы в них помещались длинные глаза короля. Много было наград и велико его уважение, но никогда он не был по-настоящему высоко поднят, никогда не был допущен к Королю-торговцу, ибо был низкого происхождения, порождение трущоб Хан-Ши. Всему, что он знал, он научился сам. Но мой отец не был гордецом, и сколько бы моя мать ни ругала его за несправедливость и обиды, он лишь улыбался и целовал ее в щеку, а затем удалялся в свой кабинет, где жила его настоящая страсть. Видите ли, лорд, как бы он ни любил свои мосты, дороги и башни, мой отец больше любил свои книги. Даже больше, чем свою семью.

"Где бы он ни путешествовал, он искал их, тратя, к досаде моей матери, значительные суммы на покупку непонятных трактатов, написанных в давние времена. На самом деле, чем больше непонятного, тем лучше. Он мог днями напролет корпеть над этими свитками и пергаментами. Однажды я спросил его: "Что ты ищешь, отец?" Он улыбнулся и ответил: "Все, что они захотят мне показать". Невинное занятие, подумаете вы. Безобидное развлечение человека, у которого есть деньги, но книги, как хорошо известно любому королю, далеко не безобидны.

"Именно один из якобы утерянных комментариев уважаемого Куан-Ши стал причиной его гибели... нашей гибели. Человек, у которого он его купил, был агентом Душан-Вена, хранителя знаний Торгового короля. Это была ловушка. Комментарии к книге долгое время не издавались, поскольку в них Куан-Ши нелицеприятно рассуждал о развращающей природе власти и бессодержательности жадности. Поэтому любые экземпляры крайне редки, и их ищут только те, кто обладает самым любопытным умом, а любопытный ум - опасная вещь в стране, где перемены ненавидят. Мне было двенадцать лет, когда за ним пришли, и я наблюдал за происходящим из-под половиц, куда меня спрятала мать. Вы могли бы предположить, повелитель, что его многочисленные услуги Торговому королю обеспечили бы ему определенную защиту, а наказание ограничилось бы потерей имущества и статуса, возможно, лишь строгим предупреждением".

Голос Чо-ка приобрел горький оттенок, его тень замерцала, когда он подбросил в огонь еще одну палку. "Они выпороли его, вытащили в сад и бросили его избитое тело на костер, который они сделали из его книг. Потом они сожгли их вместе. Я склонен думать, что он мог это оценить. Они убили и мою мать, потому что семья всегда считается виновной в той же степени, что и отец. Они перерезали ей горло, когда она стояла на коленях и рыдала перед костром, а потом пришли за мной, но даже тогда меня было трудно поймать".

Он переместился, поправляя плащ и устраиваясь на спине. Когда он заговорил снова, его голос был лишь бормотанием, которое Ваэлину было трудно уловить, так как хватка Нефритового Лиса начала лишать его всех чувств. "Два года я прозябал и дрался за объедки на улицах Музан-Хи, и меня стали бояться, а у Зеленых Гадюк всегда был глаз на таланты. Теперь вы знаете, почему я не собирался умирать, защищая город Торгового короля. Я бы с радостью наблюдал, как он погибает вместе со всем своим лижущим задницу двором. Но они не умрут в одиночестве, когда орда Темного клинка достигнет Музан-Хи. Почему я остаюсь с тобой? Вне закона или нет, я выполняю свои долги, но ты прав, это еще не все. Это королевство вот-вот падет, и у меня есть ощущение, что я смогу пережить это, если останусь с тобой..."

Его голос затих, превратившись в далекое эхо, когда Нефритовый Лис потащил Ваэлина в такую кромешную тьму, что он подумал, не увидит ли он свет снова.

Следующие несколько дней навсегда останутся для него не более чем размытым набором бессмысленных воспоминаний. По мере того как терпимость Ваэлина к наркотику росла, Чо-ка начал изменять дозировку. Половина чаши, выкуренная на рассвете, позволяла проводить утро, нежась в седле Дерка и не обращая внимания на страну, через которую они проезжали. К полудню Чо-ка заставлял его выкуривать полную чашу, которой обычно хватало, чтобы благополучно добраться до следующего лагеря. Поскольку запасы Нефритовой лисицы быстро уменьшались, ночная доза была самой маленькой, и Чо-ка полагался на то, что Ваэлин в изнеможении погрузится в дремоту без особой опасности разбудить черную песню. Эта уловка оказалась удачной, но в то же время сон Ваэлина больше не был свободен от сновидений, так как песня, казалось, с большим удовольствием рылась в его памяти в поисках мучительных образов. Его ночи стали суматошными и лихорадочными, в которых он вспоминал старые битвы и потерю тех, кого любил. Часто он просыпался с именем на устах - иногда Каэнис, чаще всего Дарена, - и несколько минут дрожал от страха, пока Чо-ка спешил на поиски огня для трубки.

По его предположениям, через шесть дней после выхода из шахты он заметил суматоху: