Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

2011/1994

Ева любит цветами.

Теплый золотой, нежно-голубой, красный цвет закатного неба.

Темно-зеленый, неоновый розовый. Желтый, яркий, как подсолнух.

С момента, как она научилась держать в руках кисть, мать говорила ей:

«Моя дорогая, выбирай цвета, от которых у тебя разрывается сердце», и

поэтому

после того ноября большинство работ Евы

черно-белые. Иногда в них появляется темно-синий и серый ― цвета дождя, льющего за окном, и дождя, моросящего внутри.

Иногда она скучает по другим цветам,

когда тяжесть в голове становится почти нестерпимой. Но по крайней мере,

говорит она себе, я продолжаю рисовать, рисовать, рисовать. А что еще делать?

Бабушка постоянно твердит ей:

― Твоя мать не хотела бы, чтобы ты все время рисовала.

Однокурсники в университете бросают на нее любопытные взгляды и спрашивают:

― Хочешь как-нибудь погулять с нами?

Но она всегда отказывается.

Преподаватель, прищурившись, разглядывает ее портфолио:

― У вас очень самобытный стиль. Но я не вижу в вашем искусстве замысла.

И она закусывает нижнюю губу, ничего не отвечает, приходит домой и ложится на пол в центре спальни, мечтая,

слушая голоса из прошлого, которые нашептывают и нашептывают,

пока она не закроет глаза, оставляя свою жизнь позади и просыпаясь лишь тогда, когда мир и его цвета слегка отличаются от привычных.

Ее прабабушка Мэри в надежде стоит у моря.

Ее мать Лили сидит на Примроуз-Хилл, погрузившись в мечты.

Иногда она видит чудовищ. Олень с тремя глазами и черной дырой во рту.

Единорог с двумя рогами. Каменный грифон. Медведь с когтями вместо глаз.

― Тебе нужно чаще гулять, ― говорит Томми.

Но она качает головой, закрывает глаза, слышит где-то в глубинах сознания голоса, зовущие ее по имени,

и перед ней снова предстают лица: молодой китаец в лодке борется за жизнь.

Другой молодой человек в море глядит в лицо шторму.

Старая женщина лежит в постели, силится сделать вдох, умирает.

И она берет карандаши и кисти и ― черт возьми, почему цвета не возвращаются?

Но, по крайней мере, она рисует,

рисует, рисует.

― Как ты с этим справляешься? ― спрашивает она Томми в одну из редких ночей,

когда прокрадывается к нему в комнату и прячется под одеялом, чтобы поговорить.

― С чем? ― спрашивает он.

Она выразительно смотрит на него, и он пожимает плечами.

― Хм, ― говорит он. ― Наверное, для тебя все иначе. Я не слышу эти голоса.

― Как думаешь, почему их слышу только я?

― Наверное, потому что ты сумасшедшая.

Она закатывает глаза.

― Ты правда думаешь, что сейчас время для шуток?

― А я не шутил, когда сказал, что ты сумасшедшая.

Она бьет его по руке.

― Ты можешь хоть иногда быть серьезным?

― Не знаю, Ева. ― Он качает головой. ― В этом мы все разные. Ты, я, мама. Отец. Я уже перестал пытаться понять почему.

― Мама всегда говорила, что в своих путешествиях ты должен узнать что-то важное. Поэтому ты возвращаешься в один и тот же период. Как думаешь, это правда?

Ее брат пожимает плечами.

― Не знаю. Мама иногда слишком хорошо обо мне думала. Отец считал, это потому, что я просто не способен попасть куда-то еще.

― Это не так.

― Ну… как знать? Сейчас я уже думаю, что он мог быть прав.

― Ты не можешь этого знать. Может, ты просто… ― Она морщится и поправляет очки в широкой оправе. ― Может, просто ты еще не нашел то, что должен.

Его лицо становится серьезным. Она никогда не видела его таким. Почти застывшим, будто высеченным из камня.

― Не знаю, ― снова говорит он. ― Может, и нашел… Я просто… Не знаю.

Она решает не расспрашивать его. В конце концов, что такого они еще могут узнать.

Порой, поднося карандаш к бумаге и рисуя набросок розы с шипами, она думает, что уже знает самые мрачные секреты этой жизни.

В мире не осталось ничего нового.

Ей становится все труднее выходить из дома, даже из комнаты.

Университет больше не кажется ей полным новизны волнующим приключением, о котором она мечтала в детстве;

как ей идти в студию, полную незнакомцев, и наносить краски на пустой холст?

Как снова сделать золотой теплым? Или красный ― насыщенным? Черный ― темным и дерзким?

Даже когда она одна в своей комнате, линии, которые она рисует, начинают сплетаться в сцены и лица, которые она постоянно видит во сне.

Она слышит голос бабушки снизу: «Ева, тебе разве не нужно на занятия?»

Но не отвечает. Укрывается одеялом с головой и при свете прикроватной лампы представляет черты лица матери.

Через некоторое время раздается стук.

В дверях стоит Томми. Она выглядывает из-под одеяла.

― Это бабушка тебя прислала?

Томми кивает.

― Она злится, ― говорит он. ― И я тоже волнуюсь. Немного. Просто… ― Он чешет в затылке. ― Возьми себя в руки.

― О чем ты?

― Просто притворись. ― Он пожимает плечами. ― Ева, это не так трудно.

Она думает, что уже это говорила, но все же говорит снова:

― Томми, я не ты.

Закончив портрет матери, она погружается в темноту.

Ее кто-то зовет. На сей раз это кто-то новый; она чувствует, что сердце едва не выпрыгивает из груди.

Теплый воздух. Ветер приносит какой-то резкий запах. Возможно, металла. Или дождя. Еды, готовящейся на огне.

Она слышит речь на кантонском. Открывает глаза, смотрит прямо на небо и видит солнце.

Слева и справа ― рестораны с витиеватыми вывесками на китайском;

она стоит на переполненной улице Гонконга в середине дня.

Отойдя с дороги в пустой переулок, она оглядывает себя, ожидая, когда начнет материализоваться. Откуда-то исходит свет.

Но не от солнца, а откуда-то изнутри.

Она поворачивается и видит на другом конце переулка миниатюрную молодую женщину.

На вид она с Евой одного возраста, чуть постарше.

При виде ее круглого лица, обрамленного стильным «бобом», и теплых глаз у Евы перехватывает дыхание.

Завидев Еву, она останавливается. Неуверенно, но с явным любопытством.

В воздухе что-то витает, и они обе это чувствуют.

Кто вы, спрашивает женщина по-кантонски.

Вопрос звучит как «я ждала этого момента всю жизнь».

Ева делает шаг вперед и называет свое имя.

В лице женщины отражается узнавание.

Вы меня знаете, спрашивает Ева. Ее кантонский оставляет желать лучшего, но сейчас слова, слетевшие с ее губ, впервые звучат естественно.

Возможно, говорит женщина. Она тоже делает шаг вперед. Вы так на него похожи.

У Евы кружится голова. На кого?