Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

когда Джошуа уехал.

Дороти не представляет, как можно быть готовым к тому, что тебе разобьют сердце.

Она не может решить, что хуже ― не знать или знать, но быть не в силах что-либо изменить.

Почему времени вечно не хватает?

Голос Евы звучит виновато. Я не думала… Я не хотела причинять тебе еще больше боли. Прости, кажется, я все испортила.

И Дороти качает головой и пытается успокоить племянницу. Ничего ты не испортила. Некоторые вещи предначертаны судьбой. И нам нужно просто научиться с этим жить.

Однажды, когда они сидят и разговаривают за чашкой ароматного чая,

Дороти спрашивает Еву: а как твой брат?

Ева удивлена. Они почти не говорили о Томми ― если говорили вообще.

В основном их разговоры сосредоточены на Джошуа, Лили и их детских годах: Дороти считает это неважным, но для Евы это ценнее всего на свете.

Томми как обычно, говорит Ева, пожимая плечами. Учится в университете. Гуляет с друзьями. Я его не так часто вижу.

Он все еще путешествует?

Ну конечно.

Так же часто, как ты?

Ева замолкает. Пару секунд раздумывает. Не знаю. С ним… иногда сложно понять. Он это очень хорошо скрывает… когда хочет.

Хотела бы я с ним познакомиться.

Я бы тоже этого хотела. Но Томми… Ева хмурится. Томми… непростой.

Все мы непростые, отвечает тетя Дороти. Так уж люди устроены. Бабушка Кэрол до сих пор на вас злится?

Ама всегда злится.

Некоторое время они сидят в уютной тишине, пока печаль еще не затопила их,

подобно разливающейся реке.

Тетя, говорит Ева, я не знаю, что бы делала, если бы не нашла тебя. Ты права. Ты нужна мне.

Лицо тети Дороти меняется: будто загорается свет.

Возможно, ты тоже будешь мне нужна. Она берет племянницу за руку. Когда настанет мое время. Ты будешь рядом? Придешь ко мне?

Ева сообщает Томми о своем решении на их месте у реки, рядом с театром «Глобус», с видом на светлое здание собора Святого Павла. Вечереет, и южный берег полон людей: туристов, офисных работников, направляющихся домой, уличных музыкантов и артистов.

Рядом с ними группа детей выдувает гигантские мыльные пузыри, которые расширяются, а потом мягко лопаются от весеннего ветерка. Томми опирается на ограду и закуривает сигарету. Пока она объясняет, он курит. Затем он прищуривается. Долго молчит, а потом произносит:

― Аме Кэрол это не понравится.

У Евы уже готов ответ:

― Я это делаю не ради ее удовольствия. И если на то пошло, она меня не остановит. Это моя жизнь.

― А что с универом? Ты точно хочешь бросить?

― Если я захочу вернуться, то вернусь. ― Она переводит взгляд на Темзу. ― Но здесь я не могу рисовать. Так, как раньше. Не сейчас.

Его взгляд не задерживается на ней, перескакивая на «Глобус», на мост Миллениум, на панораму Лондона. Она смотрит на него и вдруг думает: о… может… он хочет мне что-то рассказать? Но затем он снова смотрит ей в глаза.

― Езжай, ― говорит он. В его словах звучит боль, которой она не ожидала.

― Томми…

― Я же вижу, как тебе тяжело. Езжай.

Ей так хочется схватить его за руку.

― Ты здесь справишься? Без меня.

Он сухо усмехается.

― Да я этого момента всю жизнь ждал. Ты в курсе, что иногда меня жутко бесишь? Я только рад от тебя отдохнуть.

И вот момент упущен. Она шутливо хлопает его по руке.

― Вот уеду, и будешь скучать.

Он обнимает ее за плечи и притягивает к себе.

― Ой, ну хорош, ― говорит он. ― Не думай, что ты теперь взрослая, раз едешь на другой конец мира. Для меня ты всегда будешь маленькой сестренкой.

Но ама Кэрол смотрит на Еву невидящими глазами.

― Ты совершаешь ошибку, ― говорит пожилая женщина. ― Тебе там нечего делать. Все, что у тебя есть, здесь. Однажды ты это поймешь.

У Евы не хватает духу сказать ей, как же она заблуждается. Вместо этого она подходит и целует бабушку в щеку, на секунду ощутив прикосновение невероятно мягкой кожи к губам.

― Я буду скучать по тебе, ама, ― говорит она.

Едва уловимое движение: рука бабушки приподнимается, чтобы коснуться плеча Евы, и снова падает.

― Береги себя, ― шепчет ама.

Проводить ее в аэропорт и обнять на прощание едет только Томми. Через несколько часов она не сможет вспомнить, что они говорили друг другу перед расставанием. Только чувство защищенности в объятиях брата и резкий всплеск эмоций внутри, который впервые заставляет ее усомниться, что ей стоит уезжать. Она оборачивается, чтобы в последний раз посмотреть на него: он стоит у длинной очереди пассажиров, вцепившихся в свои паспорта и посадочные талоны, неуверенно раскачиваясь на носках. Заметив, что она смотрит, он машет ей и улыбается. Улыбкой, которую она может моментально воссоздать в памяти в любой момент. Но очередь начинает двигаться, и он уходит.

Почти весь полет она спит, завернувшись в покрывало с головой, как в кокон. Когда не спит, она рисует в альбоме места в Лондоне, которые любит и по которым будет скучать: их дом на Кеннингтон-роуд, их с Томми место у реки, Камден-Таун, скейт-парк у Национального театра.

По мере того как ее рука движется и места оживают под ее карандашом, она чувствует странную боль в груди: будто уже вспоминает сцену из прошлой жизни ― жизни, прожитой совершенно другим человеком. Другой Евой ― моложе, умнее. Евой, рисующей красками из самой большой палитры, которую может найти.

Странная штука ностальгия, думает она, вырисовывая волны на Темзе. Иногда она заставляет тосковать по тому, что ты на самом деле не терял.

Самолет начинает снижаться…

Она поднимает шторку на окне, и ее приветствуют облака.

Она смотрит вниз и ― ах, как у нее захватывает дух.

Над Гонконгом светит солнце,

и она никогда не видела такого синего моря.

Все под ней сияет:

новый день.

Она улыбается.

Она чувствует: это будет замечательная поездка.

Томми, Кристелль и Мэй

2012

Мать Кристелль, Шанис, ― учительница начальных классов, а отец Роджер ― кондитер. У нее есть две старшие сестры ― обе уже живут отдельно ― и младший брат, который сейчас готовится к экзаменам для получения аттестата зрелости. Они живут в северном Лондоне в доме с тремя спальнями, и, когда Томми приезжает к ним на Рождество, ужин уже ждет на столе.

Его тут же обнимают. Целуют в обе щеки. Звучат восторженные возгласы: