Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

class="p1">Его мысли обращаются к родителям Кристелль, к теплоте их взглядов и объятий. Он жалеет, что отказался от предложения ее отца выпить чего-нибудь покрепче…

На потолке, в углу, выцвела краска. Эта полоса напоминает ему о спальне Пегги и об очень старом воспоминании: как внизу, на улице, пели рождественские гимны…

Он берет телефон и отвечает на сообщение Мэй.

26 декабря, день подарков. Холодный ветер бьет в лицо. Но огни рождественской ярмарки сияют так тепло, а воздух так пропитан запахом шоколада и каштанов, что холод кажется ему более чем сносным.

Мэй укутана в огромное пушистое пальто, в котором все равно умудряется выглядеть стильно. Вокруг шеи изящными кольцами лежит толстый желтый шарф. Длинные локоны распущены и развеваются на ветру. Он подтрунивает над тем, что она оказалась не готова к английской зиме, а она, краснея и хихикая, пытается высмеивать его небрежный вид.

― У меня хотя бы пиджак не унылого цвета, ― говорит она, закатывая глаза при виде его темно-зеленого облачения. ― И обувь не дешевая. И сережки красивые.

― О да. Сережки. ― Он проводит пальцами по серебряным нитям, свисающим с ее ушей, слегка касаясь щеки. ― Кто в такую погоду между шапкой и сережками выбирает сережки?

― Тебе не понять, ― лукаво говорит она, потягивая горячий шоколад, который он ей купил. Ее глаза озорно поблескивают. ― Ради моды девушка должна идти на жертвы.

Он усмехается.

― А. Мода. Ну понятно.

Он с удивлением замечает, что с ней невероятно легко улыбаться.

Они идут дальше по ярмарке, останавливаясь у некоторых палаток, разглядывая брелки, кольца и открытки. Разговор течет все естественнее и полон шуточек и бездумной болтовни. Она покупает ему хот-дог, а он настаивает на том, чтобы купить ей шерстяную шапку. Нежно-розовую. Под цвет помады, говорит он. Она надевает ее, чувствуя головокружение, и просит сфотографировать ее. Позже она разглядывает фотографии: у нее за спиной поблескивают золотистые огоньки, в руках стакан горячего шоколада, ноги слегка скрещены, на лице яркая, милая улыбка. Она едва узнает себя.

У реки они ненадолго садятся, чтобы съесть один попкорн на двоих.

― Кажется, это мое лучшее Рождество, ― признается она, поражаясь собственной смелости.

― Это из-за компании? ― шутит он.

Она смеется, отводит взгляд, и ее сердце бьется быстрее.

― Нет, это все город, ― говорит она, прикусывая губу, чтобы не слишком широко улыбаться. ― Он как с открытки. Или из фильма.

― Поверь мне, когда живешь здесь, перестаешь это замечать.

Что-то в его голосе привлекает ее внимание.

― Ты так и не рассказал, как вчера провел Рождество.

― А, хорошо… ― небрежно отвечает он. ― Я был с подругой и ее семьей. А ты?

Она хочет расспросить его об этой подруге, но не хочет, чтобы он счел ее ревнивой. Так что она выуживает из ведерка попкорн и говорит:

― Я была дома, смотрела фильм.

― О, сочувствую.

― Да нет, все в порядке, я не жалуюсь. ― Она отпивает глоток из стакана, пытаясь ощутить его тепло руками в кожаных перчатках. Пауза. Затем произносит почти шепотом: ― Но спасибо, что позвал меня сюда.

Тяжесть, которую он ощущал, слегка спала. Он косится на нее; она намеренно избегает его взгляда.

― Ты любишь кататься на коньках? ― спрашивает он.

Она взвизгивает от восторга.

― О да!

― Ты завтра свободна?

― А ты как думаешь?

Он смеется.

― Хорошо, я тебе попозже напишу, где встретимся.

Очередная пауза. Полная невысказанных надежд. Он чувствует, как сворачивает на неожиданную дорогу, и вместе с этим его охватывает чувство потери опоры ― едва уловимое и вместе с тем такое узнаваемое, ― как бывает, когда не глядя ступаешь мимо бордюра. Но Томми подавляет это чувство и встает.

― Пошли, ― говорит он, протягивая ей руку. ― Надо сфотографировать тебя у того дерева.

Джошуа и Лили

1988–1991

Они не были влюблены.

По крайней мере, так они себе говорили.

Оба считали, что любовь не что иное, как преданность. Джошуа при слове «любовь» представлял свою мать за обеденным столом, которая палочками выкладывала лучшие кусочки в миску отца. Ее же ― у раковины, отмывающей дно сковородки губкой, на которой оставались обгоревшие частички металла. Лили воображала своих родителей на передних сиденьях машины: отец говорит по телефону, а мать положила руку ему на колено. Любовь казалась им чем-то удушливым. Устаревшим, скучным и догматическим.

Так что они говорили себе, что их объединяет лишь влечение, симпатия и общая способность путешествовать в прошлое. Пьянящая радость, что они больше не одни. Они проводили долгие часы в ее доме на Кеннингтон-роуд, рисуя и вспоминая места, которые посещали и любили. Он рассказывал ей о Гонконге из своего прошлого, делясь заметками из каждого путешествия и своими попытками изменить ход времени, а она рисовала картины множества Англий, которые видела до того, как они слились в одну, сегодняшнюю.

Однажды ночью они держались за руки, а сверху падал теплый желтый свет, наполняя их кожу ярким сиянием. Они одновременно закрыли глаза, и она впервые увидела Гонконг. Солнце, выглядывающее из-за небоскребов. Мальчика, сидящего на крыше, погруженного в мечты.

Через несколько дней они снова взялись за руки и одновременно закрыли глаза. На мгновение они погрузились в знакомую темноту, а затем оказались на берегу Темзы, глядя через реку на Лондон, непохожий на тот, который знал Джошуа. Лили повернулась к нему, не выпуская его руки, и спросила: видишь разницу?

Оба чувствовали, что мир никогда не казался более реальным и необъятным, чем когда они были вместе.

Однажды, когда он заснул у нее в гостиной, лежа на подушках, разбросанных по полу, она легла на бок, пробегая кончиками пальцев по чертам его лица и думая: возможно, в них прописано мое будущее. Будет ли это будущее похоже на жизнь ее родителей? На ее детство в Примроуз-Хилл, со спальней в нежно-голубых тонах, с репетиторами и поездками в Лондонский зоопарк? Со стеной между тремя людьми, просто сидящими за ужином?

Он повернулся во сне, бормоча что-то неразборчивое себе под нос, и она убрала руку. И подумала: вот оно. Начало всего. Надеюсь, что все получится.

Они не были влюблены.

Несколько недель спустя. На вершине Примроуз-Хилл. Сумеречное зимнее небо глубокого фиолетового цвета с вкраплениями красного. Под ними, в парке, маленькая девочка Лили шла между родителями, держа их за руки. Она и забыла, каким молодым был отец. А мать ― еще моложе.

Она почувствовала, как Джошуа берет ее за руку. Удивленно повернулась к нему: