Марргаст - Анна Чайка

class="p1">В сумерках лицо ближайшей из девяти матушек казалось скорбным, почти траурным. Тень от нее падала на часть домов в округе, скрадывая последние лучи огненного ока. Не самая завидная земля. Хотя я слышал от старух, что подле Карколиста была деревушка, в которой и вовсе царила вечная ночь.

Я рассказал обо всем Мечеславу, и у него клацнула челюсть.

– Не пугай меня. Я и так слишком нервничаю.

Если бы не пастухи, периодически прогонявшие нас прочь, дело бы пошло быстрее. Но нам удалось выманить тварь только к рассвету, разлив по земле припасенную на всякий случай кровь. Шишигари, ставшая нашей первой добычей, была похожа на волка, которого будто порвал другой зверь: шерсть торчала клочками, лапы гнулись во все стороны. Челюсть и вовсе отсутствовала.

Тень не имела постоянного носителя и относилась к виду «блуждающих». Такие легко справлялись собственными силами, выпивая жизнь лесных зверьков и болеющего домашнего скота.

Поразительно, но волчье обличье шишигари заставило вспомнить о Селио. Интересно, боги принимают нелюдей или только нам предоставлена эта особая привилегия? Я надеялся, что ему хорошо в царстве предков. Не то что мне – среди живых.

Сняв с петли на поясе секиру и уняв волнение, я помог наставнику загнать тень в паучий ловец. Волк то рвался, то сворачивался в узел. Мы не с первой попытки смогли отделить голову призрачной сущности от туловища. Когда светящаяся точка оказалась запечатана в кувшине, все приняли решение передохнуть.

– У других так же? – спросил Меч.

– Они всегда разные. И каждый похож на предыдущего. Сложно объяснить, – слегка косноязычно ответил наставник Сокол, отхлебнув из фляги.

– Мы не почувствовали ее влияния, – заметил я.

– Значит, сил не хватило. Возможно, скот драл кто‐то другой, а она лишь подъедала объедки. Такое тоже бывает. Взаимосвязь.

– А вы сталкивались с настолько сильной шишигари, что братья не могли ее одолеть?

«Так, главное – спокойствие. Старшие не любят делиться секретами, но я обязан узнать о таких случаях», – решил я. Правда, расслышать, что же ответит наставник, попросту не успел.

Над подлеском разнеслась песнь горна: чистая и гулкая, как сама жизнь.

С севера к Белому городу двигалась конная процессия. Всадники на исполинских жеребцах отличались от нас, как птица феникс от дрожащего цыпленка. Это было невозможно описать мирскими словами. Могучие, как скалы в штормящем океане жизни, неумолимее природной стихии, богатыри возвращались после битвы с очередным чудищем. Пред ними хотелось немедля склонить голову.

Редкий ребенок рождался с божественным благословением. Их было видно сразу, такие дети редко оставляли мать в живых. Бедные женщины отдавали при родах душу, словно не человека на свет производили, а камень в живом обличии. И такого ребенка сразу передавали под опеку дружины, где их растили обученные хитростям няньки из постаревших поляниц.

Вскоре мы смогли разглядеть процессию детально. Латы, изукрашенные жуткими мордами и узорчатой вязью, трещали на широких плечах, алые плащи развевались на ветру. Настоящие красавцы-великаны! Заберись я на плечи другого смага, и то, думаю, едва мы сравнились бы ростом с этими воинами.

В доказательство своей победы они везли голову косматого существа: тащили на сколоченных наспех досках, примотав груз веревками к паре крепких кобылиц. Голова свисала с края, оставляя на земле едкий склизкий след.

Веки были пронзены копьями. Во рту вместо зубов торчали пластины, спиралью уходящие внутрь глотки. То‐то Борислав с дворянами потешатся, они подобное любят. И чем гаже, тем лучше.

Глава девятая

Род спасителей, имя им Налесовы. Они первыми отринули порочную власть, чтобы защитить безвинный люд от безумного Царя-зверя.

В правом бою был сражен он мечом. И воцарился мир.

Новейшая летопись. От дня Папоротника

Предали псы хозяина своего и разрушили его творение, поделив на три части меж братьями Славии мирные земли.

Старая летопись (уничтожена)

Мальчик выл и дергался на промокшей от пота постели. Ойла склонился над ним с фонарем, попытавшись разглядеть причину страшных мук. Мы стояли полукругом у изголовья и хранили молчание. По стенам в отзвуках боли ползали хищные тени. Но стоило напрячь внутренний взор, как все рассыпалось рваными хлопьями.

– Не похоже, чтобы он был в их власти, – заключил наконец дряхлый смаг. Он отошел прочь и с трудом поставил фонарь на деревянный пол. В этот миг казалось, что духовное орудие весит десять пудов, не меньше.

– Возможно ли, что он один из нас? – спросил Хольд.

– Баранья башка, не видишь, что тени его не касаются?! Нет у него особой чувствительности. Скорее, кто‐то насильственно впихнул его во тьму, к нам и… этим. – Ойла зло покосился на пульсирующие изгибы черноты. – Не особо глубоко, но так, чтобы живым он не выбрался. Еще чуть-чуть, и в этом доме понадобится обряд отпевания, а не услуги братьев.

Я подошел к краю кровати и коснулся запястья мальца. Его кожа была холодной, очень холодной.

– Плохо. Нельзя, чтобы он остывал с такой скоростью. Надо растопить печь и принести сюда теплые шкуры! Надо разогнать кровь по жилам!

Младший из нас, не дождавшись приказа, выскочил за дверь, к волнующимся родственникам. Через минуту он принес целехонькую медвежью шкуру и протянул мне. Я попытался укрыть больного, но не успел.

– Пирожки… странный вкус… пирожки… – вдруг прошептал мальчик, широко распахнув васильковые глаза. Хрупкое тельце изогнулось дугой.

– О каких пирожках речь? – спросила Лушка – болезная девица, отвечавшая за ловушки для шишигари. – Это же не те, что в одной из сказок?

Остальные непонимающе посмотрели на нее, отчего неопытная охотница зарделась.

– Ну как же! – упрямо сказала она, покосившись на Хольда. – Сказка о женщине с пирогами из человечьего мяса. Она ходит по городам и угощает детей бедняков, чтобы потом их могли утащить людоеды. Вам разве ее в детстве не рассказывали?

– Чтобы дети не брали еду у незнакомцев, – вспомнил я. – Но все это выдумки, какое отношение они имеют к нашей задаче?

Хольд вытащил из холщовой сумки потрепанную книгу и начал ее листать.

– Реальные события часто перерождаются через века в виде сказок. Где‐то подобное могло произойти. Брат Ойла, скажи, человек сможет стать зримым для шишигари, если отведает плоти себе подобных?

– Вполне. Человечина – любимое блюдо для всяких тварей. Но мы не можем полагаться на чьи‐то выдумки. Ребенок не доживет до рассвета, если не придумаем способ, как его вытащить.

Мальчику становилось хуже. Он утопал в тенях, высасывающих жизненные силы. Его тянуло туда, вниз, через толщу вязкой воды, куда не пробивались солнечные лучи. Даже раскаленный добела очаг в соседней комнатке не смягчал ледяного дыхания, которое клубами пара вырывалось из маленького