Марргаст - Анна Чайка

Внезапно забежала мать. К ее юбке цеплялся крохотный напуганный домовой. Трясущимися руками она поставила у двери лик Ярило так, чтобы он был обращен к больному. Скользнув взглядом по обеспокоенному лицу, я вдруг понял, что она не видит ровным счетом ничего из того, что видим мы.

Ни теней, окружавших кровать, ни пугающую зелень свечного пламени. Ни то, как ее первенец превращался в хрупкую фигурку, наполненную талой водой. Мать не переступала за грань и могла узреть лишь странных людей в серых плащах, которые шептались над ее ослабевшим сыном.

Мы словно находились за незримой стороной зеркала, внутри отражения.

– Что‐нибудь нашел, братец Хольд? – спросил Ойла. Он кружился вокруг постели больного не хуже тени, то и дело ощупывал ему лоб, задирал веки, считал удары сердца на шее.

– Нужны зверобой и соль. Много соли.

Мы принялись за дело.

К восходу солнца были опробованы с полсотни методов и ритуалов. Смаги были истощены, а тени, наоборот, лоснились жирными боками и вальяжно перекатывались по полу от стены к стене, как хозяйские коты. Мальчишка стал прозрачным, почти невесомым. С уст его срывалось неразборчивое бормотание: он с кем‐то спорил, кого‐то умолял. Стоило нам отогнать черноту, как она волной накатывала с другой стороны.

Под конец мы все услышали странное:

– Не надо, дяденька, я не хочу! Не пойду туда… Не буду и не стану, нет, закройте мне глаза! Я не хочу ее видеть! Пусти! Она страшная, как же мерзко улыбается! Хва-а-атит!

На крики сбежались родные мальчонки. Растолкав смагов, мать упала на колени прямо перед кроваткой.

Тени растворялись в щелях стен с чувством глубокого удовлетворения.

– Мама, они хотели, чтобы я на нее смотрел. Она злая, ей нравится, когда другие страдают! – Он схватил бледную мать за подол и подтянул к себе. – Зубы, зубы из хрустальных осколков! Не ходите за ней!

– Солнышко мое, ягодка, кровинушка, как же это? Что с тобою? – залепетала та, схватившись за родовой оберег на шнурке.

– Иглы, сотни игл!.. Они ползают у меня в теле!

Мать не видела, как из глубин черепа в глаза мальчишки хлынула тьма, заполнив собою все. И я готов был поклясться, что остальные смаги тоже не заметили, как нечто белое мелькнуло у радужек и ушло на дно пустых мертвых зрачков.

Все закончилось. Нам заплатили за старания и поскорее выпроводили, чтобы в семейном кругу предаться утрате. Я чувствовал себя опустошенным. Ничтожным. Взбешенным.

Старшие смаги не понимали, где совершили ошибку, и продолжали спорить. Способы из книг должны были помочь или хотя бы ослабить хватку Чернобога. Мне же сейчас не хотелось лезть в спор, где выходило, что единственным, кто не верил в бога смерти и гниения, был я.

Возможно, мы просто не могли исцелить это дитя. Возможно, требовалось мастерство обученных знахарей, а не ритуалы изгнания шишигари. Возможно. Но что значило мое видение и последние слова мальчишки?..

– Иглы – это орудие мистическое. Очень могущественное, – высказал мои опасения Хольд. – Что могло позвать ребенка на ту сторону? Неужели то был?..

Ойла, даже не взглянув, отвесил ему смачную оплеуху.

– Его не интересуют дети, осел. Трухлявому подавай чистых дев, и только их, – загадочно прошипел старик, укутав больные руки в плащ. – Нет, тут дело нечистое. Нельзя оставлять загубленную душу без расплаты. Я доложу Симеону, он подскажет, что надо делать в таких случаях.

Я плелся позади, ощупывая через карман отданный в уплату мешочек с монетами. Они были тяжелыми. Очень.

Во снах к алым рогам и веренице отрубленных голов присоединилось белое лицо. Оно, как хищная рыба, плавало в глянцево-черном мраморе под моими ногами. Нарезало круги, уходило на дно и неотрывно, постоянно следило за рубиновым перстнем на моей руке.

– Следуем за тобой. Слышим твои шаги. Мы будем пожирать слабых, рвать когтями смелых. Мы голодны…

Я стоял спиной к кому‐то, на кого нельзя было смотреть. Оставалось только дрожать, ощущая давление и ужас неминуемой погибели каждой своей частицей. Оно возвышалось над миром, как вулкан.

Трехрогий сидел рядом и улыбался, ковыряя когтем в частоколе зубов. Когда ему попадалась оторванная голова, он хватал ее за волосы и пинком отправлял подальше. Тогда остальные головы с квохтаньем бросались догонять «сестру».

– Ты не скроешься от своих страхов. Не сбежишь от предательства. Понимаешь меня, Иван?

Трехрогий впервые говорил со мной напрямую. И так легкомысленно, так просто, что хотелось наброситься на него с кулаками. Но я стоял на месте. Стоял как статуя, зная, что только молчание и неподвижность сохраняют мне жизнь.

– Думаешь, тебя спасет жалкое ученье ушедших времен? Глупо. Они не смогли спасти даже безвинное дитя. А ты грешник. Земля дрожит, слышишь? Это идем мы. Время перемен. Так решили боги. С рассветом алым, как кровь, все изменится в вашем мире…

Нечто явно обратило на меня горящий взор. Я ощущал жжение, как муравей, которого соседская ребятня поджигала с помощью стеклышка. Оно пробудилось…

Из жуткого места с громадным чудовищем меня вытащил Радогост. Он внимательно изучал мое лицо, словно я говорил во сне.

«Не хочу думать, что так и было. Слишком неловко».

– В чем дело? У вас тут так принято: периодически будить посреди ночи с загадочным видом? – недовольно просипел я, хоть и обрадовался встрече. Голова болела после очередной битвы в клетке с мавкой. Наверное, именно ее дурман стал причиной продолжающихся кошмаров.

– Я слышал, ты недавно хорошо себя проявил с волком. Нужна помощь.

– Сейчас? Кому вздумалось играть с проклятиями в столь поздний час?

– Княжескому сыну Лучезару, – коротко ответил Рад, дав понять, что уговаривать не намерен.

– Приближенные ко двору знают, что хворает он давно. Его мучает предчувствие беды. Он плохо спит и часто видит то, чего нет.

Все это смуглый смаг рассказывал на ходу, пока мы впотьмах двигались по тропе к княжеским палатам. Иногда нам попадался случайный стражник, но Рад ловко обходил того, скрываясь в тени. Эта легкость, почти на грани привычки, вызывала у меня смутные догадки о его не совсем порядочном прошлом.

– Значит, у Лучезара есть Дар?

– Возможно, слабый отзвук. Но он только мучает княжича. Один из тех, кто не смог стать смагом, служит сейчас в личной охране Борислава. Он‐то и посоветовал княжеской семье обратиться к нам за помощью. Вот почему мне нужны твои навыки.

– Постой. О чем ты говоришь? – Я остановился у расписного забора, за которым возвышалось настоящее произведение искусства – дворец Зимы и Лета. Его еще для дочери Первого построили искусники из-за океана,