Наследник Воли - Александр Горин

Да, предупреждала. И отец тоже. За это спасибо, эту задачу я уже решил заранее и несколькими способами.

Воздух за столом застыл. Все взгляды уперлись в меня и в лежащий передо мной конверт. Отец побледнел, Владимир замер с бокалом на полпути ко рту. Даже старший Багрецов разглядывал меня с интересом, ожидая моей реакции.

Я медленно взял конверт. Выбор был сделан еще до того, как его предложили. Дуэль неизбежна, но у меня есть варианты. Я встретился взглядом с Лизой. Она едва заметно кивнула, ее глаза говорили: «Мое предложение все еще в силе».

Затем я посмотрел на Ладу. Ее лицо было бледным, а глаза — полными ужаса. Она снова едва заметно покачала головой и беззвучно, одними губами произнесла «не надо». Боится за меня. Интересно, почему?

Я достал листок из конверта. Бумага была плотной, буквы выведены каллиграфическим почерком. Я пробежался глазами по тексту.

«Я, Дмитрий Орлов, старший сын Дома Орловых, вызываю Ярослава Нестерова на поединок чести за нанесенное публичное оскорбление моему брату, Кириллу Орлову.

Правила. Бой ведется до смерти одного из участников, потери сознания или признания поражения.

Разрешено любое оружие и психические техники, кроме запрещенных Ментальным Регламентом. Секунданты назначаются по усмотрению сторон.

Отказ будет расценен как признание вины и трусость.

Да будет воля сильнейшего.»

Классическая формулировка, в которой есть две фразы, которые дают поле для маневра. Первая: «Секунданты назначаются по усмотрению сторон». По усмотрению. Значит, я могу выбрать любого.

И вторая фраза: «До смерти одного из участников, потери сознания или признания поражения» — идеально вписывается в мой предварительный план.

— Ну что, Ярослав? — раздался голос Гордея Багрецова. Все за столом замерли, ожидая моего ответа. — Каков твой ответ Дому Орловых?

Я поднял глаза.

— Передайте Дмитрию Орлову, — сказал я громко и четко, чтобы слышали все соседние столы. — Что я принимаю его вызов.

Отец громко выдохнул и откинулся на спинку стула, будто получил невидимый удар. Его взгляд стал пустым и отстраненным, он уставился в пространство где-то позади меня. Владимир посмотрел на меня с мрачным, почти животном удовлетворением. «Наконец-то», — словно говорил его взгляд, полный предвкушения зрелища. Он сделал большой глоток из фужера, не сводя с меня глаз, и на его губах застыла кривая ухмылка.

Гордей Багрецов медленно кивнул, его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах, холодных и оценивающих, вспыхнула искра неподдельного, хищного интереса. Он обменялся быстрым, почти незаметным взглядом с женой, Агриппиной. Ее лицо осталось каменной маской, лишь тонкие губы чуть сжались, выдавая внутреннее напряжение.

Лада, сидевшая напротив, резко вдохнула, и ее рука непроизвольно дрогнула. Ее глаза широко распахнулись и наполнились не просто страхом, а настоящим ужасом, смешанным с чем-то похожим на отчаяние. Она смотрела на меня, словно увидела призрака.

За соседним столом, где сидели молодые аристократы, прошел возбужденный шепот. Одни смотрели на меня с нескрываемым любопытством, другие — с откровенным презрением к самоубийце.

Я повернул голову в ответ на ментальное давление и почувствовал на себе взгляд Волынского. Тяжелый, изучающий взгляд, словно пересчитывающий в уме новые переменные, которые я только что внес в его уравнение.

Я снова посмотрел на Ладу. Она сидела, опустив глаза, ее бледные пальцы нервно теребили кружевной край скатерти, затягивая его в узлы. Я послал ей легкий ментальный импульс. Она вздрогнула, словно от прикосновения, и подняла на меня взгляд. Ее большие голубые глаза, были полны немого вопроса, страха и чего-то еще, чего я не мог сразу определить.

— Боитесь за мое здоровье, Лада Семеновна? — спросил я вслух, намеренно делая наш диалог публичным, и мгновенно ощутил, как внимание всего нашего стола и соседних вновь сфокусировалось на нас.

— Я… Я боюсь ненужной смерти, — ее голос дрогнул, сорвался на шепот, и она смущенно отвела взгляд, чтобы собраться с мыслями. — Любой смерти. Дуэль… это ужасно. Это варварство, прикрытое кружевами цивилизации.

— Иногда более ужасно — это жить на коленях, — заметил я, наблюдая за малейшим изменением в ее лице, за биением пульса на ее тонкой шее.

Мой эмпатический радар улавливал настоящий вихрь противоречий: искренний, почти детский страх, горькую обиду на весь этот мир, и под этим — смутную, но мощную, нарастающую волну симпатии ко мне, теплую и трепетную.

— Но можно искать другие пути! — настаивала она, и в ее глазах вспыхнул огонек отчаянной надежды. — Сила не в том, чтобы принимать каждый брошенный вызов, а в том, чтобы их избегать, когда это возможно. В мудрости, а не в грубой силе!

— Избегать? — с громким, язвительным смехом вступил Владимир. — Чтобы потом всю жизнь бегать, как затравленный заяц? Прекрасная стратегия для рода Нестеровых!

— Молчи, не вмешивайся, — бросил я брату, не отводя взгляда от Лады.

В этот момент я усилил сканирование, целенаправленно ища ту самую аномалию, мимолетную смену сознания, что видел в саду. И я вновь ощутил это — будто под тонким, прозрачным слоем льда ее обычного «я» клокотала бездонная, темная и холодная вода, чужая, не принадлежащая ей, дремлющая, но живая. Однако сейчас поверхность была абсолютно спокойна.

— Лада, вы говорите как человек, который знает истинную цену миру. Но мир в этих стенах, — я медленно обвел взглядом зал, — покупается только силой. Иногда, чтобы обрести его, нужно просто перестать бояться и сделать тот шаг, которого от тебя ждут. Или не ждут.

Она посмотрела на меня, и казалось, будто она хочет крикнуть, выплеснуть наружу что-то важное, давно скрываемое, но не может, скованная невидимыми цепями. Ее губы дрогнули, и она снова опустила взгляд, прошептав так тихо, что слова едва долетели до меня сквозь общий гул.

— Иногда… чтобы перестать бояться, нужно знать, что за тебя тоже кто-то боится… и что ты не один.

И в этот миг я почувствовал это с новой, почти болезненной силой — не аномалию, не скрытую угрозу, а ее хрупкую, настоящую человечность. Ее одиночество, так похожее на мое. Это была не игра, не часть плана Багрецовых. Это было искреннее, беззащитное участие, протянутая рука через пропасть условностей, интриг и лжи.

Я задержал на ней взгляд дольше, чем следовало, и кивнул, больше не как тактик, оценивающий ресурс, а как человек, принявший ее дар.

— Тогда знайте, — сказал я тихо, чтобы это услышало как можно меньше ушей, — что вы не одна.

Я медленно отвернулся, разрывая этот миг напряженной близости, оставляя ее с этим знанием, с этим семенем, брошенным в плодородную почву. Связь ощущалась почти физически — тонкая, прочная, невидимая