Наследник Воли - Александр Горин

Пот стекал по вискам. Ноги подкашивались. Я уперся спиной в холодную стену, чтобы не упасть.

Держать строй! Держать!

Я задействовал все свои ресурсы на максимум. А потом еще. И еще. Неожиданно я как будто пробил потолок своих возможностей. У меня как будто открылось второе дыхание и появились внутренние резервы из которых я мог подпитываться.

И вдруг давление исчезло. Строганов отступил на шаг, его дыхание стало чуть более учащенным. Он смотрел на меня теперь с новым, оценивающим выражением.

— Достаточно, — произнес он. — Ваша жизнеспособность впечатляет. Для «пустоты» она очень внушительная.

Я кивнул, восстанавливаясь после атаки. Прошло, он купился на иллюзию. Теперь он видит не угрозу, а инструмент, который можно использовать, но можно и сломать.

— Мое предложение остается в силе, — медленно сказал он. — И один совет, Ярослав Григорьевич. На дуэли вам стоит показать контроль, а не силу. Подумайте над моими словами.

Он растворился в полумраке галереи, оставив меня одного.

Так, Строганов допустил стратегическую ошибку. Сам того не ведая, он стал моим лучшим тренером. Его сокрушительная атака не просто проверила мои возможности, она расширила их. Ментальная архитектура «Кокона» стала плотнее, отзывчивее. Воля, которую я только имитировал под его напором, теперь обрела настоящую твердость, я стал чувствовать ее как внутренний стержень, холодный и несгибаемый.

И в тоже время дал совет. Почему? Ответа на этот вопрос у меня не было.

Ладно, его совет о контроле был в корне верным, но он не понимал, что только что собственными руками дал мне для этого инструмент. Я покажу и контроль, и силу.

Я двинулся обратно по галерее твердым шагом. Он увидел то, что я позволил — отчаянное сопротивление «дикого дара».

Хорошо. Пусть думает, что я — неконтролируемая аномалия, но живучая. Это даст мне время.

Я толкнул дверь и вошел в зал. Разговоры разом смолкли и все взгляды устремились на меня. Я прошел к своему месту. Все ждут, нужно прояснить ситуацию.

— Как представитель закона, — произнес я громко, на весь зал. — Александр Сергеевич выразил озабоченность предстоящей дуэлью.

По залу прошел вздох. Гордей Багрецов прищурился.

— И что же? — спросил он с насмешкой. — Дуэль отменяется?

— Нет. Она состоится. Но я внесу одно изменение в правила.

Я повернулся к Гордею, а по сути — ко всей знати, застывшей за столами.

— Я отказываюсь от права первого удара. Пусть Дмитрий Орлов атакует первым, а я буду только защищаться.

В зале воцарилась гробовая тишина. Отказаться от первого удара на дуэли магов — это либо безумие, либо высшая степень презрения.

— Если после трех его атак я останусь стоять, — продолжил я, глядя в глаза Гордею, — это будет считаться моей победой. И он публично принесет извинения моему роду за оскорбление.

Владимир фыркнул. Лиза медленно улыбнулась, поняв ход. Отец смотрел на меня, не веря своим ушам.

— Ты… ты сошел с ума! — выдохнул Владимир. — Он размажет тебя по камням за одну атаку!

— Возможно, — я пожал плечами, сохраняя ледяное спокойствие. — Но это мое условие. Либо Орлов его принимает, либо он может забрать свой вызов обратно. Как трус.

Я стоял, чувствуя тяжесть десятков взглядов. Справа от меня, за полированной столешницей из темного дуба, сидел отец, вцепившись пальцами в резной подлокотник своего кресла, обитого потертым бархатом. Слева — Владимир, откинувшись на резной дубовой скамье, его бокал с недопитым рубиновым напитком стоял на столе, отражая трепещущий свет сотен свеч в огромной хрустальной люстре.

Прямо передо мной, через стол, ломившийся от яств, сидели Багрецовы: Гордей, Агриппина и бледная Лада.

На столе передо мной стояла фаянсовая тарелка с почти нетронутым жарким из кабана в соусе, серебряный нож и вилка лежали параллельно, как на параде. Я не притрагивался к еде, зная, что в таком напряжении тело не примет пищу.

Дальше, за нашим столом, в полумраке огромного зала, утопающего в позолоте и фресках, терялись десятки других столов, заставленных сверкающей посудой и яствами. Воздух был густым и тяжелым, пахло жареным мясом, дорогими пряностями, воском от свечей и легким, но стойким ароматом духов знатных дам.

Гул голосов, приглушенный сначала моим заявлением, снова набирал силу, но теперь в нем слышались нотки возбуждения, предвкушения зрелища. Где-то звенел хрусталь, где-то слышался сдержанный смех. А на самом заднем фоне, в арках, ведущих в другие галереи, застыли, как статуи, слуги в ливреях, готовые в любой момент броситься выполнять приказы.

Гордей Багрецов первым нарушил тишину, медленно хлопая в ладоши. Каждый хлопок эхом отдавался под сводами, словно отсчитывая секунды до неизбежного.

— Блестяще, юноша, — произнес он, и в его голосе сквозила неподдельная оценка, смешанная с хищным интересом. — Поставить Орлова в такую позицию… Рискованно, но расчетливо. Дмитрий никогда не откажется, его гордость не позволит. Вы загнали волка в угол, теперь посмотрим, сможет ли он оттуда вырваться.

Отец все еще смотрел на меня с нечитаемым выражением, но дрожь в его руках утихла, сменившись странным оцепенением.

Когда шум в зале вновь набрал силу, превратившись в настойчивый, жужжащий гул, отец наклонился ко мне, его голос был тихим и сдавленным, будто выходил сквозь плотную ткань.

— Ты понимаешь, на что подписался? Три атаки Орлова… это верная смерть. Он не станет бить вполсилы, он будет рвать на куски. Я не смогу этого видеть.

— Это единственный способ выиграть, не убивая его наследника, — так же тихо, но твердо парировал я. — Нам не нужна война на уничтожение с их кланом, нам нужно уважение. И они сами его нам предоставят, когда их лучший воин не сможет сломить мою защиту.

— Уважение? — с горькой усмешкой вклинился Владимир, его лицо исказила гримаса отвращения. — Они сожрут нас! Ты думаешь, они будут играть по твоим правилам? Ты хочешь прославиться? Иди и дерись как мужчина, а не прячься за щитом, как трус!

— Мужчина, — я медленно повернулся к нему, и мой взгляд заставил его отступить на полшага, — сначала думает, а потом бьет. Ты же всегда действуешь наоборот. Советую и тебе наконец научиться.

— Ты что умничаешь? — Владимир встал, с силой опираясь на стол, его лицо покраснело. — Я тебя…

— Сиди, — холодно, без единой ноты повышения, бросил я, и в голосе прозвучала такая стальная непреклонность, что он невольно, почти машинально, опустился на стул. — Твои амбиции и глупость уже чуть не сгубили нас сегодня.

— Он прав, Володя, — устало, с внезапной старческой покорностью произнес отец. — Хватит. Довольно позора.

Он посмотрел на меня, и