Пересмешник на рассвете. Книга 1 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

– Радио «Кукабарра», – сказал Хавьер, сверля его глазами. – Не отпирайся, нам все известно. Мы тебя вычислили. Ну ты и жук! С виду – тихоня, а на деле-то… Что такое эта кукабарра? Не мог выдумать названия поприличнее?

Вид у Этьена стал совсем жалобный.

– Радио? У нас нет приемника, – извиняющимся тоном сказал он. – Из-за матери. Она не может слушать новости: послушает – так начинает плакать, а потом у нее по нескольку дней головные боли.

– Ха! – сказал Хавьер без тени сочувствия. – Послушаешь новости – так у любого голова заболит. Господин Президент то, Господин Президент се – аж тошно становится.

Он засунул два пальца в рот и весьма натуралистично изобразил, как именно его тошнит.

– Только твое радио и можно слушать, – подвел он итог. – Единственное честное радио в этой стране.

И, оказавшись радом с Этьеном, он обнял его так крепко, что чуть не переломал все ребра. В красных глазах блестели слезы.

– О чем он говорит? – проговорил Этьен, вырываясь из объятий. – Какое еще честное радио?

Флип смерил его взглядом и сказал, словно бы ни к кому не обращаясь:

– Луна привычно зазывает висельников.

– Точняк… – протянул Хавьер и хлопнул Этьена по спине.

– Чего? – Этьен испуганно обернулся к окну, но злой желтый глаз спрятался за облачной завесой.

– Это же твои стихи, – напомнил Флип. – Стихи из шляпы.

– Вроде бы, – неуверенно проговорил Этьен. – Честно говоря, я их не запоминал. Я лишь проверял метод.

– Зато мы запомнили, – перебил его Хавьер. – Можешь не отпираться. Ну, где он? Мне срочно нужно выйти в эфир. Мне есть о чем поведать этой стране.

Он схватил с подноса стакан с молоком и осушил его одним глотком. А затем скривился так, будто глотнул скипидара. Хорошо хоть, не выплюнул на пол.

– Что за дрянь? У тебя покрепче ничего нет?

– Нет, – сказал Этьен. – Мать не одобряет алкоголя. И курить здесь тоже нельзя. Хватит и того, что вы заявились посреди ночи, до полусмерти напугали старушку, а теперь несете невесть что. Вы можете толком объяснить? Какую дрянь вы употребляли или у вас просто крыша поехала?

Хавьер, который уже потянулся за сигаретами, хлопнул себя по карману пальто.

– Слушай, – сказал он. – По-твоему, он как, прикидывается дурачком или в самом деле ничего не понимает?

Флип потер кончик носа. Непонятно почему, но этот жест – не то собачий, не то кошачий – просто выбесил Этьена. А эта виноватая улыбочка, и усики эти дурацкие. Он был хуже… Хуже Луны!

– Думаю, не понимает, – сказал Флип. – Если бы он что-то знал, то не стал бы скрывать от своих друзей. От меня бы точно не стал. Слишком поэтическая натура, чтобы хранить тайны.

– Э-э… – Этьен не понял, был ли это комплимент или же оскорбление, а может, и то и другое сразу. – Да! Я ничего не понимаю. А теперь кончайте ломать комедию и объясните, какого черта вы вламываетесь ко мне посреди ночи, пугаете мать и что вообще происходит?

– Пугаем мать? – Хавьер сощурился. – Это мы-то пугаем твою мать? Если бы она знала, что творится в этой стране! О сотнях бездомных, каждый день пропадающих на улицах этого города. И как жандармы все это покрывают.

Он плюхнулся на кровать, не снимая пальто и ботинок. На простыне остались грязные пятна, видимо, к дому Этьена он добирался по помойкам.

– Да ты присаживайся, малыш. – Хавьер снисходительно постучал по месту рядом с собой. – И слушай внимательно. Я расскажу тебе правду.

Глава 17

Ночь опустилась на город – холодная, душная, влажная. Укутала его как старым ватным одеялом. Сдавила в крепких объятиях – ни вдохнуть ни выдохнуть. Полная криков, которые никто не услышит, и долгих стонов. Полная страхов, любви и смерти. Полная самых разных историй…

…Демьен Бо грел руки над железной бочкой во дворе брошенного дома. Маленький, почти лысый, если не считать пары седых прядей, словно бы приклеенных к затылку. С одутловатым лицом алкоголика и неизменной улыбочкой «Барышня, подайте пару монет старому ветерану». Хотя, конечно, никаким ветераном он не был, а длинную шинель стащил у старьевщика. Или на что-то обменял – честно говоря, он уже не помнил.

В бочке догорал костер из обломков мебели, грязного тряпья и всего того, что Демьену удалось раздобыть на городской свалке. Слабое пламя едва трепыхалось, зато чадило – будь здоров. От вонючего дыма у Демьена слезились глаза. Впрочем, они слезились и безо всякого дыма.

Ниже, на черной от копоти решетке, жарились ощипанные голуби – три штуки, как всегда. Вот только разделить трапезу в эту ночь Демьену было не с кем. Его кореш, верный друг и товарищ Альфред-Кукольник два дня как пропал без следа. Как пропал за неделю до того другой его приятель – Жак Ениш, веселый цыган с грустными глазами, точильщик ножей. Все, что от него осталось, – точильный станок, который Демьен успел обменять на три бутыли самогона. Две ушло на то, чтобы помянуть Ениша, третьей Демьен поминал сейчас Альфреда.

Вытащив из-за пазухи бутыль, он присосался к горлышку. Дрянной самогон – молоко бездомных – обжег язык, горячей волной прокатился по горлу и заплескался в пустом животе. Демьен громко рыгнул, еще немного погрел руки над огнем, а затем вдруг вспомнил, что надо бы отлить. Слишком холодная ночь, чтобы ходить в мокрых штанах. Шаркая разношенными ботинками, он поплелся в подворотню, ведущую на улицу.

Арка была наполовину освещена желтым светом фонаря. Несмотря на поздний час, людей на улице хватало – рядом находилась швейная фабрика, и рабочие как раз возвращались после вечерней смены. Вереница теней в одинаковых серых пальто, тихие городские привидения. Они шли друг за другом, не разговаривая, будто бы спали на ходу. Пройдет несколько минут, и поток иссякнет, а рано утром, еще до рассвета, потечет в противоположную сторону, к фабрике.

Прохожие, которые могли бы его увидеть, Демьена не смущали. Они жили в другом мире и, следовательно, не существовали. Он развязал веревку на штанах, спустил их до колен, да так и остался стоять, забыв, зачем он сюда пришел.

Очнулся он от звука автомобильного клаксона, похожего на кваканье раздраженной лягушки. Невидимая пока машина ехала вверх по улице, навстречу тающему людскому потоку. Мотор тарахтел, как взбесившаяся печатная машинка.

Демьен опустил взгляд и понял, что стоит в собственной луже, а штаны все равно промокли. Он потянулся за бутылкой. Два глотка спустя