Пересмешник на рассвете. Книга 1 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

сомневаться, что она никуда не уйдет, пока он не выпьет это проклятое молоко и не заберется в эту проклятую постель. Хорошо хоть, она перестала петь ему колыбельные перед сном, но бог свидетель, каких трудов стоило отучить ее от этой привычки.

Порой Этьен задумывался, насколько бы было легче, если б он жил один. Он мог бы ложиться спать когда вздумается, а мог бы вообще не ложиться, никакого теплого молока и никакого домашнего печенья. Он бы держал в ящике стола бутылку самого крепкого бренди и пил бы его прямо из горлышка… И писал бы, писал, пил и снова писал, пока не сгорел бы дотла от цирроза, или какие там еще бывают болезни у поэтов. Но Этьен прекрасно понимал, что это глупые и неосуществимые мечты. Он не мог бросить мать – после всего, что она пережила во время Революции, это было бы слишком жестоко.

Революция мало кого обошла стороной, но порой Этьену казалось, будто его семью она выделила как-то особенно и хорошенько потопталась по ней кроваво-красными башмаками. Его отец, три сестры и брат – все сейчас покоились на кладбище Святой Жозефины. Отца застрелили, одна сестра удавилась, после того как ее изнасиловали взбунтовавшиеся солдаты, другую утопили, младшие дети умерли от воспаления легких… Сам Этьен пережил то время каким-то чудом – и то лишь потому, что был слишком мал. А вот мать, как он подозревал, немного тронулась умом. Впрочем, винить ее в этом он не мог. Как не мог сказать ей, что ненавидит теплое молоко.

Этьен взял с подноса стакан и сделал большой глоток. Поморщился от сладковатого вкуса и сделал еще один. Мать ласково улыбнулась и потрепала его мягкие волосы.

– А теперь…

Договорить она не успела. С первого этажа донесся настойчивый звонок. Мать тут же выпрямилась, и без того бледное лицо стало еще бледнее, уподобившись цветом недопитому молоку.

– Кто-то пришел, – сказал Этьен, приподнимаясь со стула.

– Сиди! – сказала мать так грубо, что он рухнул обратно. – Я сама открою.

Тем не менее она не сдвинулась с места, так и стояла, дергая нитки из рукава платья. Звонок продолжал надрываться – кто бы ни заявился к ним посреди ночи, упорства ему было не занимать.

– Может, соседи? – предположил Этьен. – Вдруг у них что-то случилось?

Мать встрепенулась.

– Да, конечно, соседи. – Этьен боялся даже представить, какие демоны роились у нее в голове.

Шаркая тапками, мать побрела к двери. Не успела она переступить порог, как Этьен рывком выдвинул ящик стола, заваленный бумагами, огрызками карандашей, перочинными ножами и прочими инструментами поэтического ремесла. Где-то там, в глубине… Пальцы сомкнулись на холодной рукояти, и Этьен вытащил короткоствольный револьвер. Крутанул большим пальцем барабан, проверяя, все ли патроны на месте. В свете ночника по стали заплясали золотые блики. Этьен поднял пистолет, целясь в сторону двери, заметил, как сильно дрожат у него руки, и убрал оружие обратно в ящик. Но не очень далеко.

Внизу раздались голоса, мужские. Этьен прислушался, но не смог разобрать, кто именно говорит и о чем. А через некоторое время в комнату вернулась мать. Выглядела она озадаченной.

– К тебе пришли друзья. Я сказала, что ты спишь, но они говорят, это очень важно.

– Друзья? – Этьен заморгал.

– Филипп, а с ним этот, грязненький, с больными глазами.

Мать поджала губы. Скорее по этой гримасе, чем по описанию, Этьен понял, что речь о Хавьере. Мать его недолюбливала – она считала, что Хавьер на него дурно влияет.

– И ты оставила их ждать на пороге? – Этьен вытаращил глаза. – Это же… Это…

Потребовалось время, чтобы подобрать слово, которое действительно произведет на нее впечатление.

– Это невежливо!

Мать обиделась.

– Невежливо являться посреди ночи и без приглашения. Ладно грязненький, что с него взять? Но Филипп! Приличный мальчик, а туда же.

– Мам, пусти их, – простонал Этьен. – Уверен, они пришли по делу. Они бы не стали беспокоить тебя по пустякам.

Не прекращая ворчать, мать поплелась обратно к двери. Хавьер – Этьен даже не сомневался, что именно он, – устав ждать, снова начал терзать кнопку звонка.

Минуты через три так называемые друзья ввалились к нему в комнату. Первым, само собой, Хавьер. Если он что и умел делать хорошо, так это быть первым. Быть на виду у него получалось куда лучше, чем писать картины или стихи. Высокий, нескладный, лицо как у вампира и глаза навыкате. После прогулки под ночным дождем волосы его стояли дыбом, длинный красный шарф волочился по полу, оставляя мокрые следы. Встретишь такого в темном переулке – и сердечный приступ гарантирован.

Флип был слишком вежливым, чтобы куда-либо вваливаться, и просто вошел. Кивнув в знак приветствия, он остался стоять у двери, пряча руки в карманах пальто. Хавьер же заметался по комнате, размахивая руками. Ночная прогулка, видимо, не сильно его утомила; он был как леопард, запертый в клетке, и даже на лице выступили пятна. Этьен подумал о том, какие же у Хавьера огромные ладони – не руки, а лопаты, ярко-красные, словно он страдал от кожной болезни.

Мать потопталась у двери, бросая укоризненные взоры на Этьена и на Флипа и осуждающие – на Хавьера. Но в конце концов удалилась, шаркая тапками на весь коридор.

– Ну? – спросил Этьен, когда стихли ее шаги.

Краем глаза он покосился на стакан с недопитым молоком. Если друзья, в особенности Хавьер, заметят, то на репутации можно ставить крест. Поэту полагается травить себя алкоголем, медленно, но верно загоняя себя в могилу. Теплое молоко перед сном не вписывалось в этот образ.

Хавьер, к счастью или пока, не обратил на стакан внимания. Он остановился посреди комнаты и вытаращил на Этьена свои большие глаза в сеточке полопавшихся сосудов.

– Как?! – спросил он.

– Что «как»? – Этьен захлопал длинными ресницами.

– Где ты его прячешь? На чердаке? – Он приподнял покрывало на кровати и посмотрел на смятую простыню, всю в крошках печенья.

– Кого прячу? – Ресницы захлопали сильнее. – У нас нет чердака. В смысле, есть, но мы его несколько лет не открывали. Там только голуби и…

– Какие, к чертям собачьим, голуби? О чем ты лопочешь?

Тот же самый вопрос Этьен мог бы адресовать самому Хавьеру. В поисках поддержки он посмотрел на Флипа, надеясь, что тому удалось сохранить капельку рассудка и он сможет внятно объяснить, что происходит. Но Флип задумчиво глядел на стакан молока.

– Где передатчик? – сказал Хавьер. – Тебе хватило ума спрятать его в надежном месте, чтобы его не нашли жандармы? Не забывай, на этих сволочей работают настоящие мастера своего дела.

– Ты о чем? – Нервы Этьена стали сдавать. Какой еще передатчик? При чем здесь жандармы? Мелькнула мысль,