Пересмешник на рассвете. Книга 1 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

Показалась тарахтящая машина – небольшой грузовичок-фургон, похожий на шкаф на колесах. На высоком борту красовалась надпись «СВЕЖЕЕ МОЛОКО». Свет уличного фонаря желтым пятном растекся по лобовому стеклу, скрывая водителя. Демьен скользнул по машине взглядом и тут же забыл о ее существовании. Куда больше его волновал вопрос, как натянуть штаны и при этом не уронить бутыль с выпивкой.

Фургон остановился, перегородив выход из подворотни. Скрипнула, открываясь, задняя дверь, и раздались приглушенные голоса. Слов Демьен не разобрал. С третьей попытки у него получилось справиться со штанами, и это его так обрадовало, что он не преминул это отметить. Туман в голове, туман перед глазами… Нужно сделать что-то еще? Ах да – голуби.

– С каждым разом они все хуже и хуже, – прозвучал глухой голос.

– Да брось ты, – ответил ему голос визгливый. – Нам платят за количество, а не за качество.

– Ну да. А все равно такое чувство, что копаемся в дерьме и лезем в него все глубже и глубже.

– Весь мир – одно сплошное дерьмо, друг мой, и чем раньше ты это поймешь, тем легче будет жить.

– Иди ты в задницу со своей философией!

– И заметь: ты мне не противоречишь. – Визгливый голос захихикал.

Что-то щелкнуло в затуманенном мозгу Демьена. Хотя ему и пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять, что он уже не один. Память подсказала нужные слова:

– Г-господа… У вас не найдется пары монет для старого ветерана?

– О, приятель, для тебя у нас есть гораздо больше.

И стало темно.

…В пяти кварталах от подворотни Демьена, в сыром подвале умирал Франтишек Синдер, отец пятерых детей. Умирал долго, в муках, по-геройски. Привязанный проволокой к стулу, уже почти забывший, кто он такой, где он и почему здесь оказался. Понимающий только одно: на счет «три» будет новый удар. Раз, два, три… Пудовый кулак обрушивается ему на плечо. Сломанная ключица отзывается резкой болью, вонзается в плоть осколком кости. А может, это и не кулак вовсе и бьют его ножкой стула или обрезком стальной трубы. Какая разница? Когда он еще видел, это имело значение, но сейчас… Правый глаз вытек, левый – не открывался. В голове не осталось ничего, кроме красного тумана и боли. Боли, которую невозможно терпеть, но он все равно терпел, хотя и не помнил зачем. Раз, два, три…

– Так ты будешь говорить? – проревел кто-то ему в ухо. Хриплый бестелесный голос. Несмотря на боль, на затуманенный разум, Франтишек вдруг понял, что чувствует запах хвойного одеколона. Это показалось ему смешным. Франтишек захрипел, закашлялся, сплевывая кровь и зубное крошево. Говорить? Что?

Очередной удар крушит его ребра.

– Так мы ничего не добьемся, – сказал другой бестелесный голос. Когда-то давно Франтишек видел его хозяина, а сейчас не мог вспомнить лица. Помнил лишь что-то зеленое и то, что он ненавидит зеленый цвет.

– А что ты предлагаешь? – спросил первый голос, тот, что пах одеколоном. – Ногти мы рвали… Может, плеснуть водкой?

– Ну, плесни, а толку?

Мгновение спустя раны обожгло живым пламенем. И горело оно целую вечность. Франтишек орал, скулил и выл – на большее он был не способен. Впрочем, орал он недолго, слишком мало воздуха оказалось в легких, куда меньше, чем кровавой мокроты. Но когда он замолчал, боль не прекратилась, и, чтобы хоть немного о ней забыть, Франтишек начал вспоминать имена своих детей. Пьер, Мари, Агнешка, Август и… И? Младшая девочка – черные волосы, черные глаза… Как же ее зовут? Он старался изо всех сил, но имя ускользало от него, как угорь из рук нерадивого рыбака. Казалось, еще немного – и он вспомнит, но нет: раз за разом, удар за ударом – не получалось.

И тогда Франтишек принял решение, последнее и самое важное решение в своей жизни: он не умрет, пока не вспомнит.

– До чего же они тупые, – устало сказал хвойный одеколон. – Учишь их, учишь, а они ни черта не понимают. Лишь бы только нагадить.

Удар. Голова мотнулась вбок. Проволочные петли резали кожу на запястьях. Имя, имя, имя… Он вдруг вспомнил, что голоса тоже хотели, чтобы он назвал какое-то имя. Уж не имя ли его младшей девочки? Вспомнил и то, что ни в коем случае его нельзя говорить.

– Твоя правда, – сказал второй голос. – Вот что ему не сиделось ровно? Работа – есть, жилье – фабрика обеспечивает, даже питание им выдают. Полстраны о таком может только мечтать. А он все туда же: забастовка, профсоюз! Лишь бы только не работать. Я всегда говорил: не хочешь работать – не работай. Других-то чего баламутить?

– Правильно их назвал господин Бреши – паразиты. Они и есть паразиты. Давить их надо, как вшей. Пока в нашей стране живут такие выблядки, не будет в ней ни Порядка, ни Процветания.

– Это ты дело говоришь. Но как их всех передавишь? Они ж как эта… гидра: одного прихлопнешь, а на его месте уже двое стоят. Не, брат, чтобы справиться с этой заразой, надо выжечь ее разом. Скорей бы уж приняли этот долбаный закон. Достало отлавливать их поодиночке. Они же, сволочи, упрямые, своих не сдают.

Удар, еще удар. Рот Франтишека наполнился пеной с привкусом железа. А он не мог сплюнуть. Имя, имя, имя… – стучало в голове. Как раскаленный гвоздь, вонзающийся прямо в мозг. Больнее всех пыток, что ему пришлось вытерпеть.

– От черт, – выругался хвойный одеколон. – Порезался! Представляешь – об осколки его зубов порезался! Вот же тварь, без зубов, а кусается!

– Ладно, кончай его. Спать охота.

Селестина! Имя вспыхнуло в голове, как римская свеча. Засверкало, заискрилось, заполняя собой все и вся. Он вспомнил! Вспомнил… И разбитые губы Франтишека растянулись в счастливой улыбке.

…На угольной барже у набережной канала Святого Отто юный Лоренц Дот по прозвищу Треска не мог сомкнуть глаз. Несколько раз он ложился и пытался уснуть, да все не получалось. Мешал то тихий плеск волн, то скрип корабельной оснастки, но особенно – раскатистый, как рев мотора, храп его папаши.

В другую ночь Треска уже бы спал без задних ног. Большую часть жизни он провел на борту баржи, и обычно эти звуки убаюкивали его лучше любой колыбельной. Но сегодня Лоренцу было не до сна. А все потому, что завтра предстоял очень важный день. Быть может, самый важный день в его жизни. От волнения и предвкушения Треску колотило, как в лихорадке. Какой тут может