Гримус - Ахмед Салман Рушди

Дом: вот что за слово привело его в такое состояние. Слово закралось в его голову, еще когда он смотрел на город, стоя среди лесных гребней. Оно прозвучало само собой, проникло в него с лучом света далеких окон. С моря домой возвратился рыбак, и охотник вернулся с холмов[3]. Взлетающий Орел возвращался домой, в город, где никогда не был. Он увидел свой дом, глядя на затянутые туманом поля; почуял его в напитанной ароматами ночи; услышал его в стуке подошв по булыжникам; но больше всего домом были окна, эти закрытые глаза защищенной жизни, светящиеся покоем занавешенные окна.

Взлетающий Орел вдруг остановился. Вергилий с удивлением оглянулся на него и, сам того не зная, ответил услугой на услугу, сдержав в горле слова, которые могли бы стать вмешательством в чужую жизнь.

У дороги стоял фермерский дом. Приземистый, длинный, беленый. В хлеву, без сомнений, спали животные; Взлетающий Орел не мог отвести глаз от занавешенного окна. За ним передвигались люди, шла жизнь. Взлетающий Орел вдруг перескочил через калитку и подкрался к желтому свету. Вергилий Джонс стоял на дороге и наблюдал.

Взлетающий Орел медленно выпрямился и приник к стеклу; изнутри на него не мигая смотрело чье-то словно высеченное из гранита лицо. Должно быть, фермер отодвинул занавеску в тот самый момент, когда Взлетающий Орел заглянул в окно. Лицо за стеклом было изборождено трещинами, оно пестрело глубокими впадинами и оспинами, однако пронзительные глаза смотрели на Взлетающего Орла без тени удивления или гнева. Смотрели сквозь него, словно его тут не было вовсе. Дрожа и шепча извинения, Взлетающий Орел отшатнулся от окна и попятился к воротам, к Вергилию, который тоже сделал несколько шагов назад. Они зашагали прочь от каменного лица в окне, и Взлетающий Орел обнаружил, что руки у него трясутся. Всему виной были глаза: они сказали ему, что он по-прежнему пария. Неприкасаемый.

Пария. Это слово всплыло из прошлого, чтобы только усилить его смятение.

– Вергилий? – нерешительно сказал он. – Где мы остановимся на ночлег?

Вергилий пожал плечами.

– Найдем что-нибудь, – отозвался он. – Где-нибудь.

Его влажный язык облизал уголок рта.

На самой окраине города стоял самый высокий дом в К., единственный, как успел заметить Взлетающий Орел, двухэтажный. Дом этот был в превосходном состоянии, что само по себе отличало его от прочих домов. Стены этого здания – безупречного стража и хранителя города – восходили от земли ровно и прямо, поблескивая в туманно-голубой тьме белоснежной чистотой. Это был бордель. «Дом взрастающего сына мадам Иокасты», – гласила скромная деревянная табличка на стене у входа. Рядом с табличкой кто-то процарапал непонятную фразу. Без сомнения, завтра же свежий слой побелки закрасит ее, но этим вечером она выделялась четко, пятная девственную белизну стен дома наслаждений. «Руские гинералы, дабро пажаловать», – вот что было написано.

Вергилий прочитал эти слова и пробормотал себе под нос:

– Алекс снова гуляет.

– Что значит эта надпись? – спросил его Взлетающий Орел.

– Ребяческая выходка, – объяснил Вергилий. – Плод незрелого ума.

Сказав это, Вергилий замолчал. Взлетающий Орел был вынужден повторить вопрос.

– Русских генералов, – сказал тогда Вергилий Джонс, – зовут Ссанов, Гадов, Задов и Трахов. Детская шалость.

Взлетающий Орел, выслушав объяснение этой малопонятной фразы и, уже выбитый из колеи каменными глазами на гранитном лице, смутился еще больше.

И вот они в центре города; их окружили всплески активности, пусть и редкие из-за позднего часа. Взлетающий Орел бросил взгляд еще в одно окно: за ним старуха, погружаясь в прошлое, рассматривала фотоальбом. Естественное занятие для изгнанников – пускать корни в воспоминаниях. Взлетающий Орел понимал, что ему придется узнать все эти прошлые жизни, освоиться с ними, чтобы местное общество приняло его. Он пришел в К. в поисках истории.

Впереди показалось странное существо – ползущий по улице и приветствующий булыжники человек по имени Камень. Откуда-то неподалеку, из-за скученных домов, слышался перестук копыт; и время от времени порывы ветра доносили до путников приглушенный туманом смех.

Источник смеха находился в дальнем от заведения мадам Иокасты конце мощеной улицы. Именно встречи с ним Вергилий и ожидал с таким страхом, хотя и знал, что она неизбежна. Это было «Эльбаресто», пристанище всех пьющих обитателей К., центр городских новостей. По задумке мистера Джонса, они должны были не только просить там комнату для постоя, но и показать обществу К. Взлетающего Орла; так что им нужно было встретиться с владельцем «Эльбаресто».

Звали его О'Тул.

– Able was I ere I saw Elba, – промолвил Вергилий Джонс. Не считая названия языка малайалам, этот палиндром был единственным, который он помнил.

XXXII

Взлетающий Орел увидел ее первым; сквозь клубящийся туман на них надвигалась жутковатая фигура – наполовину женщина, наполовину четвероногое. Когда она приблизилась, Взлетающий Орел поймал себя на мысли, что прекраснее и бледнее женщины в жизни не видел.

Эльфрида Грибб страдала приступами бессонницы, пусть и нечасто. Когда в полночные часы этот недуг донимал ее так, что глаза начинало саднить, она вставала, накидывала на плечи самую теплую шаль, садилась на маленькую ослицу с шелковистой шерстью и разъезжала по улицам К. Нужно было только хорошо укутаться, чтобы защититься от тумана и сырости, и эти прогулки приносили успокоение. Кроме того, они помогали коротать ночи.

Эльфрида: имя ей шло, и ко всем уменьшительным от него она питала отвращение. «Имя есть имя», – говорила она. Лицом и телосложением похожая на эльфийку, миссис Грибб заслуживала только такого имени. Нежная, чуть розоватая кожа идеально обтягивала мягкие возвышенности и углубления ее лица; маленькие губы были слегка поджаты, а глаза сверкали, подобно шипучей воде. Эльфрида носила старинные кружева, вышитую лилиями шаль и шляпы с полями такими же широкими, как ее зеленые глаза, опушенные длинными ровными ресницами. Часто она надевала вуаль. По большей части была весела и заражала своим легким настроением всех вокруг; свои же печали держала при себе. У людей хватает своих забот, повторяла она себе стоически. Сама с собой она ладила замечательно.

Спасибо Игнатию. Игнатий Грибб обеспечивал надежную, незыблемую основу ее бытия. Вся жизнь Эльфриды, все ее радости вращались вокруг мужа. «Я благодарна всему, что свело меня с тобой, – говорила она мужу. – Если браки заключаются на небесах, то наш наверняка был заключен на седьмом небе». И он мог кряхтеть и кивать, а она – вдыхать успокаивающий запах его новых носков и чувствовать себя умиротворенной и цельной. В таком месте,