Гримус - Ахмед Салман Рушди

сексуальные обязанности. Она была уверена, что нововведения себя оправдали; люди говорили, что «Дом взрастающего сына» стал более светлым, открытым, непринужденным местом и предоставлял лучшие услады, чем когда им управляла Лив. (Ведь гораздо проще попросить об услуге известную экспертку в вашем излюбленном развлечении, чем объяснять незнакомой шлюхе, какой именно каприз вам угоден.) Кроме того, Иокаста чувствовала, что теперь ее девушки могли больше гордиться своей работой.

Из всех работников беспокойство Иокасте доставлял только Жиль Приап – единственный тамошний жиголо. Для своих габаритов он был довольно ленив; Иокаста знала, что мужчинам для восстановления нужно больше отдыха, чем женщинам, но все же подозревала Жиля в притворстве. И опять же специализация: он единственный практиковал мужские искусства, что, конечно же, требовало от него некоторой разносторонности. Тем не менее клиенты Жиля, похоже, были им довольны. Они называли его фирменным блюдом Дома, что немало раздражало девушек. В особенности когда клиентами Жиля оказывались мужчины.

Иокаста обходила коридоры своей империи. За закрытыми дверями комнат персонал Дома трудился вовсю. Больше всего на свете Иокаста любила вот эти приглушенные звуки, эти хрипы подлинного наслаждения, смешивающиеся с напускными, но такими искусными вздохами. Иногда она даже начинала думать, что эта слуховая стимуляция нравится ей больше, чем сам половой акт… но торопилась отогнать подобные непрофессиональные мысли.

Естественно, сама она была женщиной желанной; она отлично это знала. Возможно, она и уступала внешне некоторым своим девушкам, но была определенно шикарной дамой. Классические греческие черты ее лица отлично гармонировали с именем; и если ее бюст и был чуть тяжеловат, она перестала переживать из-за этого уже вечность назад. Вздымающиеся под ее любимым пеньюаром (длинным, до пола, белоснежным, кружевным) в свете свечи, которую она несла во время своего обхода Дома, груди ее выглядели вполне достойно. Она любила одеваться в пеньюары. В таком облачении Иокаста чувствовала себя чистой.

В чем никто из работников Дома нисколько не сомневался, так это в том, что любую из значащихся в прейскуранте услуг мадам могла исполнить в два раза более эротично, чем они. Она была здесь лучшей; и если сама она недооценивала свою универсальность, то ее подчиненные, напротив, ее превозносили. В те редкие дни, когда она решала практиковать лично, они не упускали возможности припасть к смотровым глазкам ее комнаты и учиться.

Свист хлыста невозможно было спутать ни с чем. Хлыстом орудовала в своих покоях Бум-Бум де Сад, которая находилась в самом разгаре своего представления. Ее ненасытный голос протянул что-то о докрасна раскаленной кочерге, и Иокаста удовлетворенно двинулась дальше.

Бум-Бум была любимицей Фланна О'Тула, потому что с ее помощью он получал настоящее удовольствие от своего самобичевания; но Фланн О'Тул не был любимцем Иокасты. Сам склонный к садизму, он способен был покалечить персонал.

За следующей дверью царила тишина. Это были покои мадемуазель Флоренс Найтингейл. Она практиковала умиротворяющую домашнюю сексуальность, умела невинно показать сосок и скромно раздеться. Флоренс всегда занималась этим, никогда не трахалась, не совокуплялась, не еблась и не сношалась; она занималась этим с изяществом и в темноте. Иокаста замерла на месте и уловила доносящиеся изнутри мелодичные звуки. Флоренс напевала клиенту колыбельную.

В комнате Жиля Приапа играла музыка. Возможно, так он пытался скрыть недостаток усердия; но сегодня вечером мадам Иокаста решила не вмешиваться. Впрочем, вскоре серьезный разговор с Жилем должен был все же состояться.

Индийской девушки, Камалы, в ее комнате не было. Иокаста вспомнила, что в соседние покои, в кровать к китайской «девушке-змее» Ли Кок Фук, пожаловал особый гость. Граф Черкасов, как обычно, потребовал к себе двух своих любимых дам, и, пока ничего не подозревающая графиня Черкасова спокойно спала в своей постели, две мастерицы восточных услад пытались заставить аристократическую кровь добродушно-глупого графа течь чуть быстрее обычного. Ли Кок Фук и Камала Сутра составляли прекрасный дуэт.

– Входите, мадам.

Голос Мидии заставил черты лица мадам разгладиться. Эта девушка была ее любимицей; только она одна по-настоящему понимала хозяйку. Талант Мидии приближался к таланту самой Иокасты. Во избежание конкуренции со стороны своей протеже мадам поручала ей ублажать исключительно женщин, что та и делала с большой охотой. «Я люблю женщин, – говорила Мидия. – Мы с ними хорошо ладим».

Иокаста ступила в комнату своей помощницы.

– Похоже, сегодня вечером мы обе остались без пары, – произнесла Мидия. Обнаженная, она стояла перед открытым окном, повернувшись к нему спиной и выставляя себя напоказ ночи.

– Закрой окно, Мидия. Сегодня туман. Ты можешь простудиться.

Мидия без слов повиновалась. Мадам знает, что лучше.

– Поскольку у нас обеих выдалась свободная минутка, – предложила она Иокасте, – почему бы нам с вами, мадам, не попрактиковаться немножко?

– Вот что мне нравится, Мидия, – отозвалась мадам Иокаста и позволила пеньюару соскользнуть на пол. – Преданность.

– Я так рада, мадам, – произнесла Мидия, подходя к ней.

Провал во времени.

Мистер Норберт Пейдж был маленького роста.

Он носил маленькие бифокальные очки в серебряной оправе.

Ходил маленькими шажками.

Пил маленькими глотками.

Его руки принялись совершать маленькие нервные движения, когда он обнаружил, что сарай не заперт. Алекс становился слишком искусным в обращении со своей золотой зубочисткой. Мистер Пейдж толкнул дверь, и Алекс улыбнулся ему со всем своим невинным и ребяческим очарованием.

– Алекс, – спросил Норберт Пейдж, грозя пальцем как можно строже, – ты ведь не выходил отсюда?

Это был жалкий вопрос; Алекс счастливо кивнул и радостно ответил:

– Выходил.

– Но тебя никто не видел?

Алекс отрицательно покачал головой, по-прежнему лучезарно улыбаясь.

– Алекс, ты меня в гроб загонишь, – с большим облегчением произнес мистер Пейдж. – Если бы тебя заметили… если бы твоя мать узнала, что я отлучился пропустить рюмочку…

Мистер Пейдж замолчал; улыбка Алекса сделалась еще шире:

– Играть, – скомандовал он. – Играть в игры.

Норберт Пейдж очень любил настольные игры; за свое пристрастие к сидячему атлетизму он получил прозвище Спортивный Пейдж. Благодаря этому пристрастию он был отличной сиделкой для Алекса.

Они начали партию в шашки – шахматными пешками на шахматной доске. Это позволило мистеру Пейджу придумать для себя особое усложнение. Когда пешки-шашки достигали последней линии доски, он заменял их большими фигурами. Для Алекса эта замена означала обычную дамку; но Спортивный Пейдж строго соблюдал старшинство ферзя над ладьей, ладьи над слоном и так далее и не позволял себе съесть старшую фигуру младшей. Ему так играть было интересней, а у Алекса появлялся шанс выиграть.

Провал во времени.

Были в городе, конечно, и те, кто эту секунду пропустил. В частности, ее не заметила Ирина Черкасова, почивавшая во время ночной отлучки мужа в