Гримус - Ахмед Салман Рушди

что я тебе еще скажу, мистер умник Хантер. Может, я и не поймал этого гада, но он сделал меня настоящим мужчиной, таким, каким тебе не быть никогда. ПРИДИ И ВОЗЬМИ МЕНЯ, вот что хотел он сказать своим взглядом. ПОЙМАЙ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ. Он показал мне точку невозврата. Плевать ему было на то, что я лучший охотник на свете и опыта у меня на десять жизней. Этот парень учился убегать миллион лет. А что теперь? Теперь я уважаю его уединение.

Одноколейный Пекенпо внезапно вскочил на ноги и, размахивая руками, как мельничными крыльями, принялся выкрикивать:

– ПРИДИ И ВОЗЬМИ МЕНЯ, СВОЛОЧЬ! ПОЙМАЙ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ!

Потом он разразился судорожным захлебывающимся смехом, от которого задрожали даже брови; примерно в это же время Два Раза Хантер оторвал пауку последнюю лапку, оставив на столе только круглое, трепещущее, умирающее тельце.

Провал во времени.

По мнению Эльфриды Грибб, у Фланна О'Тула было два основных недостатка: его манера постоянно строить из себя безобразно шумного заводилу и его второе имя, Наполеон. Понятие «ирландский Наполеон» было настолько потешным, что не приходилось удивляться тому, что вышло из О'Тула.

Фланн О'Тул занимался производством картофельного виски в задних комнатах «Эльбаресто» и попытками соблазнения любого существа женского пола, заходившего в его заведение; он регулярно раздавал клятвы и спокойно их нарушал; он был подвержен приступам ярости, но считал себя благоразумным человеком; в любой момент дня и ночи он мог свалиться с ног, напившись до бесчувствия, но считал, что обладает большой силой; и каждую ночь за ним тянулся шлейф непристойностей и рвоты, когда его относили в постель, но в то же время он видел себя лидером городского сообщества; он цитировал стихи, совершая при этом отвратительные поступки. В присутствии О'Тула свет дня для Эльфриды Грибб мерк и жизнь теряла всякую радость; себе же самому он казался громоотводом, проводником электричества, Раскованным Прометеем, диким, чувственным мужчиной в расцвете сил, самой стихией жизни. При всем при том в нем была очень сильна религиозная жилка; похмельными утрами можно было заметить, как он умерщвляет свою плоть при помощи трости, или услышать его мучительные крики, доносящиеся из покоев мадемуазель де Сад в «Доме взрастающего сына». Это было одной из причин, по которым миссис О'Тул бросила Фланна; тем, кому против их воли выпали физические страдания и увечья, естественно возненавидеть того, кто подвергает им себя во имя Господа. Единственной ее возможной реакцией было бегство.

– Пресвятая Мария, – завопил мистер О'Тул жене фермера, которая в страхе отпрянула. – Ты выглядишь вполне готовой, моя дорогая. Что ты скажешь насчет хорошей порции горячей колбасы мистера О'Тула? Что ты дергаешься? Слышишь, ты, протестантская шлюха, я предлагаю тебе Орган О'Тула. И это не какая-то мелочь, спешу тебя заверить, что умею им пользоваться.

Фермер-муж хмуро сидел рядом с женой, но даже не попытался ее защитить: желудок, наполненный картофельным виски, превращает его обладателя в опасного бойца.

– Взгляни вот на своего мужа, – сказал мистер О'Тул и пошатнулся. – Если он не разумнее тебя, значит, я уже ничего не понимаю. Или я ошибаюсь? Покорность есть добродетель, сопротивление – это акт насилия, а я ненавижу насилие. Так приди же ко мне с задранной юбкой и спущенными трусиками, и Наполеон О'Тул подарит тебе вечер, которую ты не забудешь никогда. Подай пример истинного пацифизма. Кажется, на санскрите есть для этого слово – ахимса. Сам мистер Ганди мог бы гордиться тобой.

Женщина покачала головой, умоляюще глядя на мужа.

– Ну-ну, – сказал фермер и приподнялся со своего места. О'Тул толкнул его обратно.

– Ты что же, сэр, отказываешь мне в моих правах? Это место – моя земля, и сеньор на своей земле имеет известные права. Не становись у меня на пути. Не вздумай. Настанет утро, и я, без сомнения, накажу себя, как год за годом наказывал себя священным браком с кривой каргой. Это было религиозное дело – доставлять удовольствие калеке и терпеть муки при этом. Вот ты когда-нибудь трахал горбатую, фермер? Тогда не ущемляй мою свободу. Я свой срок отбыл.

– Я с тобой никуда не пойду! – сказала женщина.

– Не пойдешь? – заорал в ответ О'Тул. – Да как ты смеешь! Ты заявилась в «Эльбаресто» и отказываешь его повелителю? Так вот какая она, твоя благодарность хозяину заведения! А ведь уже по одному названию ты должна была догадаться, что здесь тебя ждет член Наполеона. Неужели ты не желаешь покувыркаться с самим императором? Я бы подарил тебе гениальных детей. Если бы смог.

– Я никуда не пойду, – со слезами на глазах твердила фермерша.

– Тогда убирайся отсюда к дьяволу! – завопил О'Тул, а потом схватил и поднял над головой стол, стоявший между парочкой. Стаканы и напитки полетели на пол. О'Тул собрался было кинуть стол через всю комнату.

Провал во времени.

(По версии мистера О'Тула, их брак с Долорес закончился так: он выгнал ее из дому, когда вдоволь настрадался, вдоволь намучился из-за ее уродливости и неблагодарности. На самом деле все обстояло совершенно иначе. Долорес О'Тул ушла от мужа, потому что тот не удовлетворял ее в постели. У Фланна Наполеона О'Тула было только пол-яичка, все остальное он потерял в бою с собакой; его вялый пенис был в дюйм длиной и по причине разрушительного воздействия зеленого змия лишь изредка увеличивался в объеме вдвое. Эти обстоятельства приводятся, чтобы до некоторой степени объяснить поведение мистера О'Тула.)

После того как мадам Иокаста сменила Лив в качестве хозяйки городского борделя, по предложению Вергилия веселому дому дали новое, ироничное название, построенное на игре слов. По настоянию новой хозяйки Дом приобрел свой безупречный вид, но в нем не было ни намека на роскошества и элегантные кованые решетки и ворота зданий Нового Орлеана; сама же мадам ничем, кроме созвучного имени, не напоминала трагическую царицу, жену и мать царя Эдипа. В результате обе части шутки работали не до конца, а Дом выработал собственный стиль.

Одной из первых новаций, на которую Иокаста решилась, когда нашла в себе силы выбраться из-под всеобъемлющей тени Лив, было усиление специализации среди работников. Что касается Лив, та считала, что ее подчиненным вполне достаточно считать себя представителями горизонтального искусства вообще, с чем Иокаста всегда была не согласна – возможно, это объяснялось тем, что она сама была универсальной специалисткой, мастерицей на все руки и все время чувствовала раздражающее недовольство собой. Посему в день переименования борделя она дала новые имена и своим служащим, а вместе с именами они получили и строго определенные