Гримус - Ахмед Салман Рушди

Дай мне это, Вергилий. Давай и бери, давай и бери, пинг-понг одержимых тел. Вергилий, ты знаешь, как доставить удовольствие. Пожалуйста… умоляли они, и я мял их упругие вулканы. Мне была нужна их мягкость. Ты девственница, да? А меня звать Вергилий. Думаю, мы с тобой можем стать друзьями. И это срабатывало. Тогда. Птицы. Сначала они ворковали, точно горлицы, мне в ухо, поклевывали мочку, а потом, когда дело подходило к концу, квакали, что твоя водяная черепаха. Тогда. Раньше. Ах, я, любитель птиц, нет более любящей птицы, чем я. Все, о чем я только мог мечтать – но обо мне мечтали чаще, чем я о других, – обними меня покрепче, пожалуйста, обними! Когда-то. Тогда. Давно. Куда ни двинешься – внутрь, наружу, – блуд никогда не меняется. Вот чудно-то. Принцип удовольствия преодолевает любые границы. Контрацепция распространяется на миллион разных мест, разных миров, разных способов сношения, vive la différence, я был там, где была таблетка и моя конфетка, где была спираль и моя вертикаль, и я их ублажал. Легко. Все в моих руках. Когда-то. Тогда. Давно. Раньше. До Лив.

Выпей, мой Вергилий. Это вода из ручья.

Съешь, мой Вергилий. Это ягоды с дерева.

Теперь отдохни, мой Вергилий. Помолчи и поспи.

Отдыхай и поправляйся.

Моя ошибка. Моя вина. Mea maxima. Прости, что я разговаривал. Прости, что я двигался. Прости, что я жил. Прости. Я на коленях. Прости меня. Лив. Я виноват. Хочешь стихами. Или буду молчалив. Ли-и-ив. Дай мне облегчение. Она всегда была для меня Лив, ее имя рифмовалось с жив и блудлив, и она была моей женой. Ох, гроза ее титек. Восхитительных и белых. Я попытался взобраться на них и сорвался. Сильные не прощают слабых. Не прощают. Их. Недостаточность. Вдвоем мы могли затмить своим блеском любую звезду, горели ярче самой яркой из них, мой мотылек летел к ее свечке, я обжегся – и упал. Жара безжалостна к теплым. Она была горяча. Жаба, говорила она, и я квакал. Иди, говорила она, и я шел. В ужасе перед титьками. Тогда. Но. Раньше. Дочь Взрастающего сына, я думал, ты любишь меня. В доме наслаждений я платил добротой. Ты так добр, говорила она, так добр, и мне казалось, она любит меня. Любовь растет и поглощает свою любовь, переваривает и выплевывает. Обожженную желудочным соком ее любви. Прости. Лив. Из дома восходящих солнц в черную дыру, в черно-дырявый дом, ты взошла и почти закатилась. Горечь сменила твою гордость, прости. Она ласково ерошила мои волосы, а однажды вырвала клок прямо с корнями. Темная женщина с чистой светлой кожей, светлыми волосами и светлыми глазами, такими светлыми и такими темными, и все же такими светлыми. В ней огонь, сжигающий мужчин, но и лед, чтобы излечить их. Я не был мужчиной. Для. Нее. Лив, ледяной пик совершенства, как ты столкнула меня вниз, прости, что я… мea… maxima… Тогда. Давно. Раньше. Сильные не прощают. Слабым их недостаточность.

XXVIII

– Лив была моей женой, – сказал Вергилий Джонс. Он сидел на краю поляны, прислонившись к дереву. – Ей нужен был более сильный мужчина.

Взлетающий Орел давно уже решил не задавать лишних вопросов Вергилию – хватало и того, что тот готов был рассказать о себе сам. Лишние вопросы могли причинить боль. Поэтому он ничего не спросил о Лив.

– Я помню К., – рассеянно продолжил Джонс. – Помню, как они там появились. Они строили жилье, женились, развратничали. А один или двое… пошли еще дальше.

– Вы хотите сказать, как Гримус? – быстро спросил Взлетающий Орел.

– Ну, – ответил Вергилий Джонс, поджимая губы. – Не уверен, что я так говорю.

– То есть?

– Говорю ли я как Гримус.

Несмотря на свою досаду, Взлетающий Орел не мог удержаться от смеха.

– Если вы начали шутить, значит, дела ваши идут на лад, – сказал он.

– Мой дорогой друг, – отозвался Вергилий. – Это была не шутка.

– Я знаю, – ответил Взлетающий Орел, все еще не отсмеявшись. – Просто небольшое замечание.

Вергилий пожал плечами.

– Вергилий, – снова спросил Взлетающий Орел, – что такое или кто такой Гримус?

– Да, – ответил Вергилий Джонс.

– Печальный факт, – снова заговорил Вергилий, когда они наконец продолжили свое восхождение. – То, что окружает человека, гораздо эпичней его самого. Эпичными обычно бывают события; люди – крайне редко. Поэтому они считают такие события ужасными. Я уже говорил вам о причинах своего суеверия – здесь, на острове, случиться может все что угодно; уверен, теперь вы меня отлично понимаете. Но есть и другая манера поведения, а именно: если случиться может все что угодно, давайте сделаем так, чтобы этого никогда не произошло.

– Вы имеете в виду Долорес? – спросил Взлетающий Орел.

Вергилий промолчал.

XXIX

– Проклятье, – произнес Николас Деггл.

Он стоял на берегу острова Каф. Он прошел сквозь те же врата, через которые две недели назад отправил сюда Взлетающего Орла. Деггл был зол на себя и, следовательно, на всю вселенную. Он совершил такую элементарную ошибку, что это было просто уму непостижимо: он неправильно рассчитал, где окажется, пройдя сквозь врата, и находился теперь не на той стороне Леса. Делать было нечего, ему предстояло совершить восхождение на гору.

Он должен был догадаться – врата располагались на уровне моря, значит, логической точкой выхода становился как раз берег. Вот только во время всех настроек, которые он проделал при помощи своей волшебной палочки, Стебля Розы, он метил в точку выше К.; когда по прошествии дней стало ясно, что врата исправно действуют, он беспечно предположил, что именно туда попал Взлетающий Орел. Какой же ты дурак, горько сказал он себе самому, а затем отбросил эту мысль подальше: для самокритики было не время, ему предстояло слишком много дел.

О том, чтобы вернуться через врата обратно в Х. и уже оттуда заново просчитать проход, не стоило и думать; было ясно, что для таких серьезных предприятий Стебель недостаточно надежен, а ему и так понадобились годы, чтобы добраться так далеко. Кроме того, врата позволяли пройти только в одну сторону: здесь тоже все упиралось в свойства времени. Не стоило также пытаться подняться при помощи Стебля на вершину горы: из-за ненадежности палочки Деггл мог оказаться в положении еще хуже теперешнего. Делать было нечего – ему оставалось только лезть вверх.

– Проклятье, – повторил он.

Его длинное и стройное тело не было предназначено для таких физических усилий. Одна мысль об этом заставляла его рот извергать ругательства.