Судьба Одина - Скотт Оден

сверху вниз, действительно походила на человека, хотя и была сгорблена и скрючена, как и посох, на который он опирался; он был одет в просторный плащ и низко надвинутую шляпу с широкими полями. Из-под полей шляпы сверкал единственный злобный глаз.

Гримнир задохнулся, с трудом выталкивая последний вздох из измученных кровью легких.

— Т-ты…

Фигура рассмеялась, звук был похож на грохот боевых барабанов:

Предательский выкормыш Локи, | рожденный из грязи и дыма,

Слишком долго твоя судьба висела на волоске;

Глубоки твои годы, | но мелка твоя мудрость:

Змей Иггдрасиля не для тебя.

Гримнир зарычал, не сдаваясь до последнего. Его единственный глаз сверкнул. Он почувствовал, как жизнь покидает его. Его лицо почернело и опухло, легкие горели в груди. Все, что он мог делать, это смотреть на фигуру в плаще, наблюдая, как она истончается и становится похожей на лохмотья, рассеиваясь, как ночной туман.

И там, во мраке древнего подземелья, Гримнир умер…

8 БЕРСЕРК

В смерти нет ни утешения, ни покоя.

Мгновение темноты, мгновение тишины; затем воспоминание о его смехе ужалило, как стрекало. Его эхо — глубокое и мощное, как бой боевых барабанов Севера — разожгло в его груди жаркий гнев жизни. Это вывело его из могилы, из объятий забвения. Вода обожгла ему глаза, обволакивая хороший глаз молочной пеленой. Сквозь нее он едва мог разглядеть сьйоветтиров, которые окружали его, их лица были искажены страхом. Страхом перед ним… Нет, это было неправдой. Они боялись не его. Они боялись того, кто потребовал его.

Он мой.

И пока он плыл невредимый сквозь запуганные и отступающие толпы сьйоветтиров, другие воспоминания — блеклые и бледные — дразнили его в уголках сознания…

Сучковатый дуб, старый, как кости Мидгарда. Сугробы из мокрых листьев; восемь камней, покрытых колючками и ежевикой, под небом цвета железа. Нацарапанные руны, несущие в себе следы древнего колдовства; движение духов, похожее на холодный ветерок, щекочущий затылок; скрип ветвей деревьев, слабый стук камня о камень, погребальные стоны мертвых…

Ноги в сапогах нащупали опору на мелководье. Он потянулся вверх и с хриплым вздохом вынырнул на поверхность воды. Мокрые черные волосы, украшенные серебряными и костяными гирляндами, прилипли к его лицу, а его единственный красный глаз пылал, как маяк ненависти, когда он, пошатываясь, выбрался на берег.

Но где?

Он вспомнил Рим. Он вспомнил руины, где для него была приготовлена ловушка — место, где земля осыпалась у него под ногами. Он вспомнил падение и резкий треск ломающихся шейных позвонков. И он вспомнил закутанную в плащ фигуру в широкополой шляпе; единственный зловещий глаз, наблюдающий за ним под осенними звездами. Теперь он покачивался, как пьяница под воздействием жара и перегара, купаясь в жутком свете Девяти Миров. Под его ногами были ненавистные камни и почва Настронда…

Настронд.

Это был залив Гьёлль, а не Рим.

Гримнир сплюнул. Рука с черными ногтями прижалась к обнаженной груди в том месте, где копье скрага пронзило его тело. Он посмотрел вниз, ожидая увидеть смертельную рану. Там не было ничего, кроме свежего шрама шириной с ладонь. Он поднял голову. Нечленораздельная ярость исказила его волчьи черты, превратив их в хищную маску.

Кто-то играет с ним.

Его взгляд остановился на Блартунге. Толстый скраг отвернулся, запрокинув голову в победном вопле. Внезапная тишина — сьйоветтиры перестали кричать — снова привлекла его внимание к кромке воды. Волчий крик замер у него в горле, а глаза расширились от изумления. Окровавленный наконечник копья задрожал в его руке, когда он сделал шаг назад.

— К-клянусь Имиром! Как?..

Гримнир ответил свирепой ухмылкой, обнажив пожелтевшие клыки. В его единственном глазу горела такая неприязнь, что Блартунга выронил копье и отшатнулся. Но как только скраг переместил свой вес и собрался повернуться, чтобы укрыться за стеной щитов, воздвигнутой Истинными Сынами Локи, скрелинг был уже рядом с ним.

Юноша в ужасе вскрикнул, когда пальцы Гримнира с черными ногтями вцепились в волосы на небритой половине черепа скрага. Скрелинг безжалостно развернул Блартунгу и повалил его на землю.

— Как? — прошипел Гримнир, прижимая лицо скрага к каменистому берегу. — Я не знаю как, негодяй. А ты? А ты?

Глаза Блартунги в ужасе закатились. Гримнир уловил уксусный запах мочи.

— Нар! Конечно, нет, ты бесполезный скраг! — Скривившись, он ударил юношу головой о землю.

— М-милости! — Блартунга всхлипнул. Из рваных ран на его щеке потекла кровь. — Милости!

— Ого! Милости, да? Ты имеешь в виду вот так? — Гримнир приподнял голову Блартунги за волосы; напрягая мускулы, он ударил юношу черепом о камни с острыми краями. Потом снова. Снова и снова, пока зубы скрага не разлетелись вдребезги. Пока глаз не лопнул, как протухшее яйцо. Пока пластины его черепа не раскололись. — Вот тебе милость, ты, вероломный кусок сала! — Из горла скрага вырвалось бульканье, и от последнего жестокого удара его голова лопнула, как мешок.

Кровь и ошметки мозга забрызгали лицо Гримнира. Он поднял глаза и, склонив голову набок, уставился на стену щитов в двадцати ярдах от себя. Ее образовывали высокие каунары в красных плащах; их круглые щиты были украшены змеиным сигилом Манаварга. Они исполняли боевой сигнал, грохоча эфесами и рукоятками по краям щитов.

Гримнир откашлялся и сплюнул. Крови одного скрага было недостаточно, чтобы утолить жажду убийства, бурлившую в его животе. Ему нужно было больше. Много больше. Движимый яростью, он схватил упавшее копье Блартунги, все еще мокрое от крови, которой Гримнир полил его, и бросился к стене из щитов Манаварга. Позади него голоса выкрикивали его имя; впереди вражеские каунары насмехались над ним. Он был обнажен по пояс, перепачкан кровью и вооружен только ржавым копьем мертвого скрага.

— Приди и умри, маленький скрелинг! — взревел один из них. Гримнир заметил свою первую жертву — он не мог не заметить ее — чудовищного каунара, который был на голову выше Гримнира и тяжелее по меньшей мере на семь стоунов. Почерневшая от сажи кольчуга покрывала его от макушки до пяток; на голове у него был открытый назальный шлем, украшенным гребнем из скальпов скрелингов, в мускулистой руке он сжимал топор с широким лезвием, уравновешенным шипастой молотообразной головкой.

Этот ублюдок сломал сомкнутую стену щитов, выйдя вперед. Его плащ закружился, когда он отбросил щит в сторону.

— Он мой! — крикнул он своим товарищам. Стена щитов снова сомкнулась, когда этот монстр сделал полдюжины длинных шагов на открытое пространство. — Мой, вы слышите меня? Я…

Гримнир не дал ему