Судьба Одина - Скотт Оден

Со змеиным шипением сын Балегира выбросил руку вперед, вонзая острие своего копья в бородатый подбородок каунара. Прерывистый вздох, предназначенный для хвастливого перечисления своих деяний, превратился в предсмертный хрип, когда наконечник копья прошел сквозь кости и зубы, рассек мышцы языка и мягкую плоть неба, расколов лицо каунара от челюсти до лба. Из рассеченных копьем руин хлынула кровь.

Быстрый, как змея, Гримнир выпустил древко копья и вырвал топор из онемевших пальцев каунара. Он развернулся, прогибаясь в поясе, и прежде, чем умирающий ублюдок успел упасть, он ударил молотообразной головкой топора прямо в бронированную грудь своего врага. Гримнир взвыл от радости, когда пронзенный и изувеченный гигант катапультировался обратно в ряды своих товарищей. Щиты дрогнули; копья и мечи стали бесполезны под тяжестью своего так называемого защитника.

И в образовывавшуюся брешь прыгнул алчный сын Волка.

И он был не один. Он почувствовал дуновение ветра от оперения из вороньих перьев, когда стрелы пролетели в нескольких дюймах от него. Стрелы летели сзади, с носов лодок, и попадали в глаза и горло Истинных Сынов на его пути. Он услышал голос Скади, выкрикивавшей свое презрение к их врагу; он услышал хруст дюжины килей по гальке, за которым последовал боевой клич Ульфсстадира.

После этого Гримнира не слышал ничего. Он не обращал внимания на глухой хруст костей, на крики, которые были побочными продуктами соединения железа и плоти. Он не чувствовал судорог от ударов, исходивших от лезвия его позаимствованного топора, когда он молотил воинов Манаварга, как пшеницу. Здесь, в этот момент, остались только красный туман ярости, вой крови и раскаты грома; стояла погода Одина, и на этом корабле смерти он был главным кормчим.

Каждым ударом своего топора он раздроблял лезвия копий; каждый ответный выпад заканчивался расщепленным деревом и разбитыми шлемами, раздвоенными щитами и головами, расколотыми до зубов. Клинки со свистом устремлялись к сердцу Гримнира, оставляя за собой лишь кровавые следы, когда не находили цели. Когти умирающего царапали лицо, руки и обнаженную грудь скрелинга. Его единственный глаз пылал зловещим огнем. Он казался путеводной звездой, возвращающей неупокоенных мертвецов к их временному сну под окутанными облаками ветвями Иггдрасиля.

И вот, с помощью молота, клинка и безудержной ярости, сын Балегира сломил стену щитов Манаварга…

ИДУНА БЫЛА уверена, что творилось какое-то колдовство. И не ее колдовство, что заставило ее задуматься. И все же она пробиралась сквозь листву на левом фланге поля боя, следуя по следу мертвых скрагов, позволяя собакам Каунхейма рычать и кусать свиней из Ульфсстадира. Она не обращала внимания на лязг и шум, на крики умирающих — звуки, столь же обычные, как шум ветра для такой, как она. Нет, когда она приблизилась к кромке воды, все ее внимание было сосредоточено на том, что только что произошло, на том, чему она только что стала свидетельницей.

То, что Гримнир, сын Балегира умер, было бесспорным фактом. Своими узкими желтыми глазами она видела, как этот жирный скраг расправился с ним по-честному. Он проткнул бесполезного ублюдка насквозь; затем, доказав, что даже у идиота-скрага есть хоть капля ума, отвел сына ее дочери к воде и скормил его сьйоветтирам, как и было задумано. И на этом все должно было закончиться. Их соглашение было запечатано — кровь того или другого, в зависимости от договоренности, — и теперь духи воды должны были вступить в схватку и утащить лодки ее бесполезного мужа на дно. Но на самом деле все пошло не так.

Он ударился лицом о воду… и сьйоветтиры убежали. Затем, не прошло и секунды, как Гримнир вынырнул из воды невредимым. Невредимым! И такое колдовство она не могла постичь. Как этот безмозглый червь умудрился умереть и возродиться в мгновение ока? Идея этого шла вразрез с духом Настронда, где Девять Отцов каунаров и их дети готовились к тому дню, когда зазвучит Гьяллархорн, и его зов отправит их на кровавые поля Вигрида и в Сумерки Богов. Это время еще не пришло, и она не думала, что оно когда-нибудь наступит. На данный момент их вечность представляла бесконечный цикл — пир, трах, драка и смерть — и это было все их существование под корнями Старого Ясеня. Ну, и как этот идиот, сын Балегира, их обманул? Это было то, что Идуна хотела знать.

Был только один способ это выяснить…

Поверхность залива Гьёлль больше не бурлила. Окутанные туманом огни Иггдрасиля отражались в легкой ряби течения, оранжевые и красные, зеленые и золотые отблески мерцали на покрытых илом отмелях. Глаза Идуны сузились. Она опустилась на колени и коснулась поверхности воды кончиками пальцев.

Вода была холодной, как лед. Она отдернула руку, нахмурившись. Проклятое колдовство!

Ничуть не испугавшись, Идуна растянулась над неподвижной водой, прижав ладони к камням и поддерживая руками верхнюю часть тела. На нее смотрело собственное лицо: маска ненависти, вырезанная из слоновой кости и обрамленная вьющимися прядями молочного цвета; топазовые глаза сверкали в полумраке. Она наклонилась и подышала на поверхность воды.

— Сьйоветтиры, — прошипела она.

Сьйоветтиры, внимайте! | Слушайте мой голос;

Отбросьте свой страх | и идите ко мне!

Сьйоветтиры, внимайте! | Ответьте на мой зов;

Восстаньте из тьмы | под Настрондом.

С каждой строчкой она опускалась все ниже, пока ее лицо не оказалось под поверхностью воды. Холод — настоящий холод! — был таким острым, что казалось, будто невидимые руки сдирают кожу с ее щек ледяными ножами. Идуна пыталась не дышать, не втягивать воду в легкие. Вместо этого она с трудом открыла глаза…

…Чтобы посмотреть на искривленный дуб, корни которого глубоко вонзились в кости Мидгарда. Холодный северный ветер шевелит сухие листья. Вокруг нее, под небом цвета кровавого железа, возвышаются восемь камней, покрытых шипами. Нацарапанные руны хранят следы древнего колдовства.

— Что это за место? — спрашивает она, медленно поворачиваясь, и ее голос звучит глухо и кощунственно в первозданной тишине. — Зачем ты привел меня сюда?

Ее кожу покалывает. Что-то движется у нее под ногами, извиваясь, пробиваясь сквозь земную кору. Что-то невероятно древнее. Она чувствует… гнев. Ярость. Жажду мести. Узловатый дуб нависает над ней, его раскидистые ветви принимают форму руки с длинными пальцами. Голос исходит от каждой ветки, ствола, камня, листа и травинки, и его сила такова, что заставляет ее упасть на колени.

Ведьма-скрелинг!

Предательница своей крови!

Ты ничему не научилась

С гибели Йарнфиалля!

И ничего ты здесь не найдешь