Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

Пока я был жив, Дар в такие минуты с кровью растекался по жилам, как жидкий огонь. Теперь я чувствовал его как яростное пламя, гудящее в печи: р-раз! — и в грудной клетке поднимается сухой убийственный жар.

Я схватил за руку Барна — и он сам, догадавшись, вздёрнул рукав, но резанул я, своим ножом. Мне надо было сделать эффектно — и я сделал настолько эффектно, насколько у меня хватило сил. Лезвие засияло, как металл, раскалённый докрасна, — и так же, каплями расплавленного металла, сияла кровь Барна в царапине у него на запястье, капала, как стальной расплав, на пол.

Они все шарахнулись назад, даже сам Норфин. И никакой укоризны — сплошной ужас. Они были учёные, знали, что это такое. Фронтовики — видели, тыловые крысы — слышали.

— Так вот, — сказал я. — Мне сейчас достаточно одно слово сказать, чтобы мы с вами, Норфин, остались наедине. И вот эти вот все ни вам, ни мне больше никогда докучать не будут. Сделать — или вы их выставите?

Норфин только голову к ним повернул — и вся тыловая банда шарахнулась в дверь кабинета, еле сдерживаясь, чтобы не работать локтями, как на базаре. Фронтовики их пропустили, остались стоять, ожидая приказа — тот самый седой, который встретил нас за воротами, и незнакомый молодой парень с багровым ожогом в пол-лица от адского пламени. Стояли и смотрели и на маршала, и на меня — испытывающе. Тарл тоже остался стоять — и его просто корчило от стыда и отвращения за штабных, его даже мы меньше бесили, чем штабные.

Индар остановился у стены напротив, наблюдал — и откровенно наслаждался зрелищем. Он так презирал штабных, что их унижение ему просто мёдом на душу текло.

Мне показалось, что фронтовики в этом смысле Индара бы хорошо поняли.

— Да, — сказал Норфин мрачно, скрестив на груди руки. — Сильно. Впечатление вы произвели.

Я стёр кровь с лезвия и убрал нож. Барн лизнул запястье и опустил рукав. Рэдерик всё это время стоял рядом с нами, он даже не дёрнулся. Лицо его было до изумления безмятежным, с тенью улыбки даже.

— Теперь вы отпускаете офицеров, которые случайно затесались в ваше служебное стадо, мессир маршал, и мы можем разговаривать, — сказал я.

— Идите, — сказал маршал и махнул рукой.

— Пожалуйста, присмотрите за тем, чтобы остальные не разбредались, — сказал я фронтовикам. — Пусть останутся где-нибудь поблизости, но не совсем рядом.

— Да, — ворчливо подтвердил Норфин.

Фронтовики вышли, и Барн закрыл за ними тяжёлые дубовые двери.

— Ну так вот, — начал Норфин, но я не дал ему развить мысль.

— Вы сами бреетесь, маршал? — спросил я.

Он поразился. Просто опешил.

— Бреюсь?

— Ну да, — нажал я. — Бреетесь. По утрам. Бритвой. Вы сами? Или зовёте цирюльника?

— А при чём… — начал Норфин, но сообразил, что я не из любопытства спрашиваю. — Нет, никого не зову. Сам бреюсь, давняя привычка. А что?

— Но кто-то приносит воду, мыло…

— Ординарец, — сказал Норфин.

— Вы ему доверяете? — спросил я.

Норфин ухмыльнулся насмешливо:

— Принести воды и выплеснуть грязную? Я даже бритву сам точу, он её только чистит…

Мы с Барном переглянулись.

— Бедный боров, — хмыкнул Индар. — Даже не представляет…

Я положил на его стол свёрток с приманкой и развернул.

— Взгляните, Норфин. Ваши вещицы? Погон точно ваш… пуговицы — с офицерской формы, но что-то мне подсказывает, что и они имеют к вам отношение. А эту пену стёрли с бритвы. Вам не случалось порезаться на днях?

Норфин растерялся. Не взбесился, не испугался — в лице у него появилось что-то детское, какое-то наивное потрясение.

— Понимаешь, Клай, — сказал он тоном человека, которого оглушило или контузило, — я пуговицы-то сам отдал. Ординарцу и отдал, Лейну. Со старого мундира. Он попросил, сказал, что с парадной формы оборвал и потерял… спросил, нет ли у меня лишних… И порезался, да. Вчера.

Поднял на меня больные глаза от этой мерзости на столе.

— Верили? — спросил я.

Норфин кивнул. Ему впрямь было больно, по-настоящему больно. Он не ожидал. Глядя на него, я представил, что бы со мной было, если бы… и мне стало холодно.

Индар выдал сквозь зубы со странным выражением, я бы сказал — с жалостью, если бы жалость не смешивалась в таких пропорциях с брезгливым презрением:

— Диктатор… железный маршал… Фронтовая дружба, детские пелёночки… куда полез, слабак сопливый…

Рэдерик наблюдал с совершенно безмятежным лицом. Либо не понял, либо был согласен с Индаром. Зато Барна это потрясло.

— Как же, ваше превосходительство? — пробормотал он. — Нельзя же…

Я приоткрыл дверь и крикнул:

— Ординарца Лейна — к маршалу!

Не сомневался, что услышат, — услышали. Лейн прибежал и замер навытяжку у стола Норфина — даже не глянул, что на столе лежало. Явный простец, обычный парень лет тридцати, не воевал, наверное, — при маршале же… Я смотрел на него и не мог понять.

— Лейн, — сказал Норфин, — смотри сюда. Твоя работа?

Лейн взглянул — и отшатнулся.

— Никак нет, — пробормотал он, мотая головой. — Не знаю. Не делал. Не знаю.

— Кто делал? — спросил я.

— Не могу знать! — выпалил Лейн. Смотрел на меня с ужасом.

Я подошёл к нему ближе и взглянул в лицо:

— А если я разверну острие порчи на того, кто её создавал? Мне уже случалось так разворачивать. И тогда с тем, кто заклял эти штучки, случится именно то, что должно было произойти с твоим маршалом. Ты знаешь, что именно, кстати? Хочешь попробовать?

Лейн, белый, как бумага, отступил назад. А я сделал шаг вперёд.

— Это ж не порча! — выпалил Лейн. — Это — чтоб его высокопревосходительство согласились! Чтобы согласились отпустить мессира Дингла! Это его жена, жена его просила!

— Что за бред? — сказал Норфин ошарашенно. — Дингла из дома Одинокой Сосны, что ли?

— Да! — обрадовался Лейн, даже попытался улыбнуться. — Это его жена, понимаете, ваше высокопревосходительство! Плакала! Мессир, говорит, маршал отпустит мужа — и мы в Заболотье уедем…

— Кто этот Дингл? — спросил я.

— Да франтик придворный, — так же ошарашенно сказал Норфин. Он честно пытался понять смысл в дикой ерунде, но не получалось. — Просто какой-то… у него морда сильно изменилась, наши его сгрябчили за связь с адом. Чернокнижник, наверное. Сказал бы спасибо, что не прибили…

— Консультант моей леди по потокам жизненных сил, — сказал Индар. — На его работу не похоже, он бы сработал через материализованное проклятие. Леди Ихара? Хм… не знаю… ты же видишь, лич…

— Да, — сказал я. — Это порча на смерть. На долгую смерть. Да, Барн?

— Точно, — сказал Барн. — Прям шкурой же чувствовалось.

— Да, —