Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

Северин в бессознательном порыве хватает с пола изумруд, огромный, многогранный, сияющий...

Человек!

Только не голос Зверя. Только не сейчас!

Не бросай меня, прошу.

Зверь бы такого не сказал... Кто это?!

Я на твоей стороне. Успокойся.

Изумруд мигает ярче... Неужели это он? Камень разговаривает с ним?

Только пока ты меня держишь. Я чувствую на тебе знакомые метки. Гадра и Гаад! Я знал их... Очень давно.

Не знаю, как это тебе удается, но не читай моих мыслей.

Так гораздо быстрее. Разве ты не торопишься?

Зависит от того, убил ли я Темуджина.

Да. И держишь источник его бессмертия в ладони.

Как узнать, что ты не обманываешь?

Никак. Убери меня с собой. Я все объясню, когда будет время.

Бес с тобой!

Изумруд умолкает, но Чернововк уже не удивляется: убийство Темуджина, превращение в песочную статую, болтливые драгоценности — все, как в сказке.

Осторожно он готовит взрывной заряд, солидный охапку динамитных шашек, объединенных зажигательным фитилем, ложащийся прямо на кучку багряного пепла. Северин разматывает фитиль во всю длину, благословляет его ароматной палочкой, и маленький упрямый огонек выползает на путь к большому взрыву.

Вместо взрывчатки в левой руке причудливый изумруд. Порез, который сочится кровью, припадает к едва заметной тени. Прыжок!

Лишь несколько десятков шагов отдаляют его от побега. Мышцы резко сокращаются, ноги срываются в отчаянный забег. Северин клянется себе, что это последний скачок, обещает неизвестным силам, что никогда больше не сунется сюда...

Искалеченный большой палец пронзило ледяной болью, под ногами завертелось колесо одинаковых теней. Подаренная Савкой сила вместе с энтузиазмом успешного покушения испарились, тело объяла безразличная вялость. Твердая земля обернулась холодным грязью, схватила за ноги по самые косточки. Северин беспомощно свалился на колени. Нож вывалился из руки и скрылся в черном болоте.

Это она.

В голосе слышится ужас и восторг.

Ее невидимое присутствие как непроглядная глубокая трещина, откуда веет морозом. Северин с отчаянием смотрел на место, куда не добежал всего несколько шагов.

— Двое ничтожных нашли друг друга, — проскрипело на ухо. - Подобное тянется к подобному.

Мир затянуло глухой тьмой, пронизываемой ярким миганием изумруда, крепко сжатого в кулаке.

Извини, Оля, извини, Катр. Я почти справился.

— Только мое появление сломило твой дух, жалкое создание, — раздается голос в сознании. — Ты убежал из плена, но осмелился вернуться в мой мир. Отвага или тупоголовость?

Это тоже самое, подумал Северин. Разжать рот он все равно не мог.

— Тот, кого ты сжимаешь потными пальцами, не рассказал тебе, почему я никогда не уношу жизнь у преступников?

Я искуплю вину тысячелетиями! Разве я не заслужил...

- Молчи.

Сияние изумруда исчезло. Все вокруг погрузилось во тьму.

— Смерть — это слишком легко. Даже если это смерть от страшной пытки. Преступник должен жить в страданиях. Жить долго в бесполезных попытках искупить.

Итак, пленник, подумал Северин. И в этот раз его не спасут.

— Твой ужас отвратительно воняет. Не желаю слышать этого они в моих владениях, — продолжала Гадра. – Ты боишься нового плена, но этого не произойдет. Заберу я подарок, которого ты недостоин. Давно это должно было сделать.

На мгновение он перестал существовать. Тьма нырнула под кожу, забилась в глаза, залепила легкие, пронеслась внутренностями и превратила его естество в черную пустоту. Страшное пронзительное мгновение могло продолжаться эонами холодного небытия, но тьма покинула его, вылетела наружу, забирая с собой из внутренностей что-то важное.

– Ты не первый, кто порабощал моих подданных кровавой печатью, но ты станешь последним, – провозгласила Гадра.

Перед глазами тасуется бревно карт с волчьими черепами. Где он ее видел?

— Ты не заслужил этот дар, мизерный зайдо.

Кровь в жилах едва теплая. Холодно, холодно, холодно...

— Оставайся в своем мире. Сдыхай медленно.

Озарение: она отняла его способность перехода между мирами. И все это? Он не мог поверить собственному счастью.

– Смотри, как умирают твои близкие.

Перед глазами напряглась красная нить, разрезалась по зрачкам, разорвалась с оглушительным звоном. Он полетел в бездну, в которую падал после подписания кровавого соглашения, почувствовал, как тело снова подчиняется ему, заорал полной грудью от радости, страха и отчаяния.

Крик захлебнулся, когда он упал на булыжную мостовую — как всегда, на убитую ногу — перед Сонгосоном, взъерошенными копьями. Задние ряды подняли маски и целились из винтовок в сторону, где бушевал бой, и внезапное появление голого мужчины ниоткуда захватило их врасплох.

Северин не медлил. Обернувшись волком без волшебства, подхватил изумруд в пасть и помчался прочь. За спиной страшно ревел Филипп, или тот, кто был Филиппом, вопили раненые, звучали команды, потрясло несколько выстрелов: он словно вернулся на Островную войну.

Черной стрелой волк пронесся лагерем, где никто не пытался его остановить, понял, что не найдет лазу, помчался к ближайшей границе и перепрыгнул баррикаду, когда по площади раскатился невероятной силы взрыв.

Бессмертный Темуджин погиб, и теперь об этом знали все.

*** 

Шрамы ныли тягучей болью – завтра будет холодно. Однако в новый день он уже не увидит.

Филипп оглядел свою комнатку. Его скромные пожитки лежали аккуратно упорядоченными. Теперь, когда наведен порядок, можно перейти к главному.

Из суммы на стол перекатывали сигарета и небольшая фляжка, давно припасенные на этот вечер, скромная офира за годы бытия в трезвости. Горячий дым разодрал глотку, легкие ответили кашлем, но Филипп упорно курил, вдыхая тяжелый табачный дух. Он давно спланировал этот символический ритуал и не собирался отступать ни на йоту.

Следующим был черед фляжки, содержавшей настойку на травах. Опалила изорванное дымом горло, лавой пронеслась по внутренностям, взорвалась приятным теплом в желудке. Он пил короткими решительными глотками, и когда фляжка опустела, стоял несколько минут, наслаждаясь крепкой горечью на языке, прислушиваясь к приятной слабости в согретом теле.

Именно то, что нужно.

Характерник сел за стол. Открутил походный каламар, смочил перо и принялся писать аккуратными, ровными строчками, останавливаясь, чтобы обновить чернила. Это письмо он придумал давно, знал каждое слово наизусть — оставалось только записать.

«Всю жизнь я чтил книги, поэтому и для последнего послания выбрал слова на бумаге. Слова произнесенные вслух могут исказиться или забыться в эмоциональном моменте прощания, так что прошу считать это письмо моей исповедью и последней волей.

Хочется считать, будто я принес в мир больше добра, чем беды. Так думать приятно, однако перед лицом смерти правды негде дети: я опасный