Стажер Зеркального сыска - Юлия Борисовна Гладкая

Чувствуя, как колотится сердце, Митя вернулся к другим рисункам. Теперь зная, как глядеть, он обнаружил в кругляшах лица, чьи рты застыли в безмолвном крике, будто из них высасывали жизнь. В неясных облаках Митя приметил две детские фигурки, а в расчерченном полосами листе рассмотрел склеп под дождем.

Сейчас к каждому рисунку Митя относился внимательнее. Вертел, крутил в руках, надеясь увидеть смысл. Для себя он уже понял: зарисовки инока будто иллюстрировали те дела, которые выпали на долю самого Мити. Тот же клубок – наверняка «кошачья колыбель», созданная Варенькой.

С другой стороны, несколько рисунков Зеркальщик понять не смог. С одного на него таращился глаз, точно вынутый для окоматографа, на другом из завитков вырисовывался вроде как цветок. Еще же один разобрать не было сил. Художник будто нарочно рисовал, перечеркивал и снова рисовал. В итоге вышла этакая каляка-маляка, как ни гляди – смысла нет.

Митя отодвинул рисунок, потянулся и, глянув на часы, висевшие на стене, вздохнул. Стрелки, ни на что не намекая, перевалили за четыре утра.

– Самое время думать, – проворчал маг, еще раз посмотрев на картинки. Не увидев ничего нового, Митя большую часть сунул в ящик стола, а три бумажки, свой портрет, белиберду и как бы цветок, свернув, положил в карман.

По-доброму стоило бы поспать и опосля, взяв все рисунки, отправиться в департамент, пускай начальство в этих шедеврах разбирается. Да вот только сон не шел. Мысли занимала Дуня, как она там, горемычная? Жива ли еще? Стажер даже подумал скользнуть в клинику сквозь зеркало, но предположил, что в такой час доктора не найти, да и больных ни к чему тревожить. Решив отложить свой визит к Евдокии, маг, не в силах усидеть на месте, оделся и направился в трактир. В отличие от ресторации, что располагалась на первом этаже гостиницы и закрывалась в одиннадцать, трактир работал круглые сутки.

Само собой, там едва ли могли подать кофию, но уж крепкий чай точно нальют и калачей предложат, а большего Мите сейчас и не хотелось.

Покидая здание, Митя приметил сонного портье, позвякивающего ключами.

Не здороваясь, маг шагнул в морозное утро.

Несмотря на ранний час, на улицах уже суетился рабочий люд. Кто поспешал на завод, кто в конюшни, кто по своим делам. Уставшие от зимы, хрипло горланили петухи, скрытые от глаз высокими заборами.

Навстречу Мите промчался лихач. Коляска с поднятым верхом, запряженная тройкой, едва не сшибла мага с ног. Митя только и успел разглядеть, как в глубине пролетки вспыхнула спичка и мигом погасла. Видно, ехал офицер или купец от актрис домой. Погрозив кулаком вслед извозчику, маг ускорил шаг, желая поскорее оказаться в тепле.

В трактире кипела жизнь. Одни посетители отдыхали от работы, другие только собирались приступить к труду, третьи и вовсе вели праздный образ жизни. Не вглядываясь в присутствующих, стажер протиснулся между двумя мужиками, от которых несло крепким табаком и чесночным духом, и, устроившись на свободном месте, стал поджидать полового.

Видимо, хозяин заприметил гостя, потому как мальчишка-разносчик вырос возле Мити, как гриб после дождя.

– От хозяина, – поклонился он, ставя перед магом кружку черного чая и тарелочку, на которой истекали янтарной негой медовые соты.

– Благодарствую, – кивнул Митя и, прежде чем постреленок сбежал, добавил: – Калач мне принеси, да посвежее.

Приняв заказ, мальчонка исчез в толпе. Митя же задумчиво извлек из кармана рисунок с почеркушками и, откинувшись на спинку стула, не спеша разглядывал его, прихлебывая горячий чай, подслащенный медом. Мага никак не покидали мысли о том, что все случившееся произошло уж очень вовремя. Филимон умер прямо за то время, которое Митя провел в уборной. Тать проник в дом, как раз когда Евдокия собиралась отнести ему, Мите, рисунки. Даже старуха Пелагея появилась в купеческом доме в тот самый вечер, а не в какой другой. Да и чего ее потянуло в комнату прислуги? Чай-то, небось, на кухне подавали, а не в личных апартаментах.

Звякнуло. Митя, очнувшись от размышлений, успел подумать, что это половой принес калач, но сразу же понял, что ошибся.

Глядя на мага осоловелыми глазами, то и дело икая, перед Митей стоял аптекарь. Если вчера утром Никифор Иванович еще выглядел пристойно, хоть и приложился к бутыли, то сейчас этот уважаемый человек растратил все достоинство.

Покачиваясь так, словно в трактире штормило, аптекарь морщил лицо, сдерживая не то слезы, не то тошноту.

– На, пей! – потребовал он у мага, подвигая бутыль с мутным содержимым так, что та оказалась аккурат на рисунке инока.

– Никифор Иванович, – осторожно начал Митя, чувствуя неприятность ситуации, – что вы себе позволяете?

– Что? – удивился аптекарь. – Что? Да то, что ты дочку мою сгубил, сгубил, и не отпирайся, а теперь даже помянуть ее, былиночку мою, не желаешь. Брезгуешь. – Последние слова мужчина произнес протяжно, неприятно выпячивая нижнюю губу.

– Прекратите балаган, – потребовал стажер, поднимаясь из-за стола, он не желал причинить вред этому несчастному, но и слушать упреки на глазах у всех не собирался. – Коли вы пьяны, так ступайте домой, проспитесь. И уж послушайте моего совета, Никифор Иванович, а не то придется вас городовому сдать за беспорядки.

Меж тем завсегдатаи трактира приметили происходящее и уже вовсю глазели на действующих лиц.

Аптекарь нетвердо отступил, но лишь затем, чтобы, резко подавшись вперед, вцепиться в Митино пальто.

– Вы! Всё вы виноваты, – зашептал аптекарь, тараща на Митю глаза. – Мне обещано было, что раз теперь она моя дочь, так сберегут ее, укроют от таких, как вы! Да не сберегли, не сберегли! – Никифор Иванович резко оттолкнул стажера и тут же сам потерял равновесие. Он неминуемо бы упал, если бы мужики, что стояли рядом, не подхватили бедолагу под руки. Однако едва аптекарь ощутил опору, как тут же оттолкнул от себя помощников. Затем угорело и пьяно зыркнул на Митю, пробормотав:

– Не будет жизни Игнату! – И, качаясь, вышел прочь из трактира.

Публика, не дождавшаяся драки, вмиг потеряла всякий интерес к стажеру. Маг же опустился на стул, чуя, как колотится сердце, готовое выскочить прочь из груди. Неужто аптекарь спятил? Кто ему поручил Вареньку, разве ж она не его дочка? Кто обещал сберечь и от кого, а главное, почему Никифор Иванович желал мести Игнату Исааковичу?

Вопросов мигом появилось больше, чем ответов. Шрам на голове тут же разболелся, пульсируя под стать току крови, и Митя решил, что надобно вернуться в гостиную и все же поспать пару часов, а может, и, сказавшись больным,