Дневник времён заразы - Яцек Пекара

человек преодолевает тяжёлые болезни, голод, лишения, даже пытки или раны и возвращается к здоровью, а другой заболеет кашлем или насморком — и не проходит недели, как его кладут в гроб. Видно, некоторые цепляются за нить жизни, как пауки за паутину.

— Простите, господин Баум, — я поднялся со стула. — Но меня ждут обязанности. Надо пройтись по городу. — Я с досадой покачал головой. — Чёрт бы побрал эту жару.

— Пройтись? — удивлённо переспросил аптекарь.

— Времена опасные, с тех пор как город заперли и свирепствует кашлюха, людям в голову приходят странные идеи. Поэтому мы проверяем слухи о тревожных поступках, чудачествах, конфликтах — о том, что может вызвать беспокойство или даже бунты…

Я посмотрел в окно, залитое солнечным светом.

— Если случится что-то плохое, Вейльбург вспыхнет, как стог сена, — пробормотал я.

— Матерь Божья Безжалостная, не говорите так! — Баум сплюнул в сторону и растёр плевок подошвой. Он был так напуган, что я даже не сделал ему замечания за то, что плюёт в моём доме, на мой пол. — На гвозди и тернии! Я был бы разорён! — выкрикнул он, размахивая руками.

— Да кто бы не был, — ответил я. — И то хорошо, что Вейльбург почти весь каменный, а в таком случае огонь не так легко распространяется.

— Дай Бог, чтобы ничего не случилось. — Он сложил ладони, как для молитвы. — А можно мне с вами? — вдруг спросил он.

— Со мной? — Я удивлённо посмотрел на него. — Никаких таинственных дел я вести не буду, так что секретов хранить не придётся. Но хочется вам в такую жару?

— Если честно, не хочется, — признался он. — Но, может, потом выпьем вина? Видите ли, я тут почти никого не знаю, кроме вас, а в прошлый раз мы славно провели время.

Что ж, компания Баума на прогулке — или, скорее, патруле, который меня ждал, — могла оказаться не худшей идеей. В конце концов, он был человеком образованным, сердечным и разговорчивым, а с такими людьми время проводить куда приятнее, чем с угрюмыми молчунами.

— Если у вас есть желание и силы сопровождать меня в прогулке по этой проклятой раскалённой сковороде, по этому душному котлу, то и у меня найдутся силы заглянуть с вами в винный погребок на кувшин-другой, — пообещал я.

Аптекарь широко улыбнулся.

— Решено! — воскликнул он. — Вперёд, господин Маддердин. Куда направляемся?

— На мессу в церковь Мести Иерусалимской, — сказал я.

— На мессу?

— Нам донесли, что священник проводит её… — я на миг замялся, — скажем мягко, вызывая сомнения. Надо проверить, не преувеличивают ли наши осведомители.

— А, это любопытно, — оживился он ещё больше, что меня не удивило, ведь людям обычно интересны всякие чудачества, безумства и даже кощунства, лишь бы они напоминали цирковое представление и не заглядывали в их собственные дома. А ведь если бы не мы, инквизиторы, они бы заглядывали…

Церковь Мести Иерусалимской возвышалась на пологом холме, к которому вела широкая пыльная дорога, теперь полная пыли и грязи, вздымаемой шагами людей, идущих на вершину.

— Немало верующих, — заметил Баум. — Для службы посреди дня и посреди недели.

— Верно. Людей всегда больше всего привлекают странности, так что посмотрим, с чем мы тут имеем дело.

К нам подошёл осведомитель Святого Официума — худой, потный человечек с редкими волосами. Он сделал вид, что просто идёт рядом, явно не желая, чтобы кто-то заметил его беседу с инквизитором. Хотя я и не думал, что кто-то из толпы верующих меня узнает.

— Сейчас всё увидите, господин, — прошептал он.

Мы протиснулись сквозь толпу: наш проводник ловко, словно угорь, скользил между пальцами, я же — подобно тарану, прокладывая путь себе и Бауму. К слову, таран весьма раздражённый, ибо толпа, особенно в жаркое лето, воняет, как старые помои, смешанные с падалью и навозом. Для человека с тонким обонянием и утончённой натурой, как ваш покорный слуга, это крайне неприятное ощущение. Но что поделать, если инквизиторы поклялись жертвовать своим удобством на алтарь всеобщего блага.

Мы встали у стены и могли спокойно наблюдать за высоким священником с бледным лицом, который воздевал руки так высоко, как только мог.

— Вот принооошу вам освящённые консекрирооованными рукааами, благословеенные флюиды священнооослужителя, — пропел он.

— Сейчас он плюнет на руки и будет втирать слюну им в лбы, — прошептал мой спутник.

— Что ж, я видел в жизни немало отвратительных обрядов, но этот, признаться, ещё и кощунственный, — сказал я, но так тихо, чтобы мои слова дошли только до ушей Баума.

— Как будто он совершает какой-то, простите за сравнение, сатанинский и извращённый ритуал, — прошептал в ответ аптекарь.

Я кивнул.

— У меня то же впечатление, — ответил я. — Но что делать? Не секрет, что многим священникам мало быть глашатаями Слова Божьего — они сами хотели бы стать богами или хотя бы божествами.

— Их тоже не люблю, — вздохнул он. — Мерзкие негодяи, один к одному.

— Иногда попадается один-другой порядочный священник, — поправил я ради справедливости. — Но остальные либо быстро переделывают его на свой лад, либо затравливают.

Пока мы тихо переговаривались о роли Церкви и её служителей, священник тем временем проводил свой отвратительный ритуал. Он плевал на ладони и втирал слюну в лбы верующих, продолжая бормотать или выкрикивать слова на латыни. Хотя я прекрасно знал этот язык, я не мог разобрать, искажает ли он слова в порыве экстаза или просто плохо знает язык Вергилия, но ничего из его воплей не понимал. Зато мы оба ясно видели, как некоторые верующие впадали в такой раж кощунственной набожности, что целовали или лизали руки священника, текущие слюной, а тот ещё выворачивал пальцы, чтобы они могли их тщательно вылизать. Баум смотрел на это с широко раскрытыми глазами и гримасой отвращения.

— Слышал в Кобленце проповеди, после которых дамы падали в обморок, но такого ещё не видел, — прошептал он с ужасом.

— В речах, что волнуют сердца и умы верующих, нет ничего дурного, если они согласуются с учением нашей веры, — ответил я. — Но этот священник явно не веру в Бога распространяет, а вводит кощунственный и отвратительный культ собственной персоны.

— Не должны ли вы его арестовать, господин Маддердин, за это кощунство и святотатство? — взглянул на меня аптекарь.

В иные времена и при других обстоятельствах этот поп, вероятно, попал бы хотя бы на допрос, чтобы объяснить инквизиторам, почему он ведёт себя так мерзко и извращает веру. Но времена и обстоятельства были такими, какие были, ничего в эти дни не было обычным, и реакция инквизиторов тоже не могла быть обычной.

— Инквизиция не так скоропалительна в арестах, допросах и осуждениях, как думают