Последнее дело инквизитора. Полюбить Тьму - Константин Фрес

— Ну, — его голос был так же спокоен и нетороплив, как тающий над его головой дым, — что там написано?

Наверное, он лгал, говоря, что не может прочесть послания Тьмы. Символы при ближайшем рассмотрении оказались очень просты, хоть и красиво стилизованны. Они вились змеей, словно ласкаясь к инквизитору, и складывались в неприличные, откровенные признания.

Признания в любви.

— Что там написано? — повторил Тристан требовательно. Принуждая говорить правду.

Женщина подняла взгляд, через силу оторвав его от разукрашенной черной вязью кожи, и встретилась с его взглядом. Сильным и властным.

Подманил; приворожил; пленил; и теперь не уйти, не спастись…

— Она пишет, — прошептала женщина, чувствуя, как истома охватывает ее тело, как дрожат колени, — что хотела бы поцеловать вас… сюда. Прямо напротив сердца.

— А вы?

Женщина ахнула. Ощутив его крепкие ладони на своих ягодицах, его жесткие пальцы, тянущие ее к нему. Тристан почти силой усадил ее к себе на колени, его ладони скользнули выше, на ее гибкую, напряженную спину.

Его глаза смотрели в ее глаза все так же внимательно, неотрывно, завораживая, и она всхлипнула, понимая, что не может противиться его напору, его дикой жажде во взгляде, его желанию, воспламеняющему разум.

В ее руке, соткавшись из тьмы, появилась черная лента, и Тристан, приподняв подбородок, послушно закрыл глаза. Герцогиня дрожащими руками повязала черную повязку. Пригладила прохладный шелк, чтобы Тристан точно не увидел ее лица, а затем, торопливо стащив надоевшую маску, со стоном припала к его губам, целуя, как одержимая, позабыв обо всем на свете.

Обхватив стройное женское тело, отвечая на ее голодные, исступленные поцелуи, Тристан повалил ее на диван, на гладкую, чуть скрипнувшую кожу. И герцогиня нетерпеливо притянула его к себе затем, чтобы выполнить то, что так хотела сделать Тьма: поцеловать напротив сердца и развратно, совершенно бессовестно и откровенно лизнуть, дразня, сосок на белоснежной коже.

От такого искреннего и страстного проявления желания Тристан застонал, прикусив губу. Не имея возможности видеть этой ласки, он потребовал ее повторить, притянув к себе женщину, и та, шаля, куснула его, помечая белую кожу алым пятнышком.

Впрочем, игры — это слишком долго, слишком! Подминая под себя покорную, разомлевшую женщину, целя ее горячие губы, Тристан нетерпеливо избавил ее от одежды, что-то разорвав, что-то стащив. Ухватив ее за бедра, рывком положил под себя, заставил обнять себя длинными ногами, дрожа, вжался в мягкое горячее тело и снова впился в ее губы, мучая и томя женщину поцелуями.

«Снова… как в первый раз», — мелькнуло в ее голове, совершенно хмельной от поцелуев, от нетерпения, с которым Тристан избавлял их обоих от одежды.

Нетерпеливый и жестокий, Тристан прижался лицом к груди, чувствительно прихватил сосок зубами, мстя за свое долгое ожидание. Женщина вскрикнула и забилась под ним; а он, крепко удерживая ее за талию, гладил языком чувствительный жесткий комочек плоти, до острых покалываний, до нежного стона, до изнеможения.

Целуя грудь, подрагивающий живот, агрессивно прихватывая губами кожу на раскрытых перед ним бедрах, он добрался до чувствительного женского естества, до мокрого лона, и женщина вскрикнула, когда его жесткие пальцы вошли в нее и погладили там, в чувствительной глубине.

Извиваясь, вскрикивая, она исцарапала всю обивку ногтями, растрепав и рассыпав свои волосы. Дрожа под грубыми и жадными поцелуями Тристана, с его руками, ласкающими ее тело все настойчивее, она кончила с криком. Ее бедра дрожали под его ладонями, его язык касался влажного горячего лона, и женщина еле переводила дух, блаженно расслабившись.

— Отличное начало, — посмеиваясь, прошептал Тристан, целуя горячее влажное бедро герцогини, высоко, почти касаясь губами чуть покрасневшего треугольничка меж ногами. — Но теперь ведь моя очередь, не так ли?

Он рывком перевернул ее, бросил на колени и крепко ухватил за бедра. Пожалуй, его руки были даже чересчур грубы и причиняли боль, но даже эта боль воспринималась женщиной как наслаждение.

И первое проникновение было таким — сладко-горьким, от перемешанных в нем боли и наслаждении.

Когда Тристан овладел ею, она протяжно застонала, прижимаясь к нему как можно плотнее, чтобы принять его в себя полностью, наполнить свое тело.

Его руки укрощали ее, сильное тело двигалось над ее телом мягко и гибко, и она кричала, вспыхивая возбуждением и сходя с ума от того, как сильно жаждала его, как давно терпела эту муку — добровольный отказ от его любви.

«Пусть так, пусть в последний раз, но пусть это будет! Напиться его страстью досыта… выпить его досуха, все силы, все чувства!»

Она извернулась гибкой змеей, прогнулась назад и нашла его губы своими. Припав к ним, она жадно пила его поцелуи, ласкаясь к инквизитору одержимо и страстно, отчаянно, как будто в самом деле жила последний день и любила в последний раз…

Глава 6.2

Пожалуй, она была права — близнецам было рановато лезть в драку с этим трехногим чучелом.

«Если он в свое время совладал со мной, — думал Тристан, невольно сжимая зубы почти до боли, до скрежета. — Если это безумец вооружен своей злобой и окровавленной косой, помнящей многие отнятые жизни и незаслуженные смерти...»

Он напрочь позабыл о том, что сам был немногим старше, чем сыновья сейчас, когда повстречался с Жаком в первый и последний раз, ставший для него таким судьбоносным.

Всю силу, весь опыт и все хладнокровное бесстрашие он приобрёл после коварного удара, забравшего его жизнь.

А тогда — тогда он был просто мальчишкой, пусть порядком потрепанным в многочисленных драках, мальчишкой с гонором, который жизнь еще не поумерила.

И этот могущественный, бесстрашный и сильный мальчишка, в руках которого было сосредоточено так много власти, умирал, зарезанный грязными руками жалкого нищего…

— Если этот старый демон был так силен тогда, — бормотал Тристан, — то каков он сейчас?..

Он проснулся намного раньше утомленной ночными любовными играми женщины. Она посапывала, свернувшись в клубочек, подтянув ноги к груди, уткнувшись лицом в нагретую кожу дивана. Не самое удобное место для занятия любовью… но уж какое вышло.

Стащил с лица черную ленту, бросил ее на пол, и она растаяла, как туман поутру.

Он не посмел глянуть в лицо своей любовницы. Что-то ему говорило, что она еще не готова открыться ему, и это не каприз и не вздорная женская прихоть. Это что-то болезненное и тревожное. Пугающее и могущественное, как проклятье, против которого ты бессилен…

— Что ж, хорошо, хорошо…

Дальнейший путь он решил проделать без них. Без сыновей.

Может, это пришла чуть опоздавшая мудрость. Не страх, нет. Разумное опасение.

«После нас должно