Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Доброго дня, – сказала Саша, потому что должна была что-то сказать. Можно представить, что она опять на одном из тех приёмов, которые даже в детстве всегда казались кукольными, – где все вот так же чинно идут, в танце или нет, и где регламентом разрешено как раз подхватывать под локоть, а за руку брать – нет. Да даже на её игрушечных чаепитиях всегда в итоге вспыхивал какой-то спор, и кто-то в гневе удалялся, и кто-то последний оставался уже в роли служанки, мыть посуду, – а на тех приёмах ничегошеньки интересного не происходило.

– Доброго дня и вам, Александра, – сказал этот Гюрза каким-то нечитаемым тоном, – точнее, и тебе. Не бойся, они вот сейчас наговорятся – и снова о нас вспомнят. Да они всегда так. А почему у тебя нет дорожных туфель?

Она его впервые видит, а он уже говорит «нас». Саша хотела вырвать руку, но спросила вместо этого:

– А почему все тёмные так бестактны?

– А мы бестактные? – он и впрямь будто удивился. – Жалко.

– Спасибо, что не дали мне упасть.

– Не дал. Я не хочу на «вы». Помнишь меня?

– Откуда бы я могла вас помнить?..

О, вот теперь мама на них оглянулась – но Гюрза ей улыбнулся, ярко-ярко, и Ференц тут же что-то прошептал, и мама кивнула и опять стала смотреть только вперёд.

– Я объясню, – Гюрза всё улыбался, и Саше хотелось отшатнуться. – Только дай слово светлой королевны, что никому не скажешь.

И вот опять, опять – она могла бы не вестись. Сказать: «Подумаешь!» Сказать: «Меня не интересуют ваши версии реальности». Наступить ему на ногу, в конце-то концов, хотя как следует вонзаться каблуками – это мама умела, а не Саша. Но мама шла бок о бок с тёмным королём, или кто он там, а Гюрза предлагал историю.

– Клянусь, – объявила Саша. – Даю тебе моё слово, что ни одной живой душе не расскажу того, что ты поведаешь сейчас.

– И сам факт не упоминай, – добавил Гюрза. – Так безопаснее.

– Безопасней для кого?

Вообще-то Саша очень давно хотела в чём-нибудь поклясться – просто чтоб попробовать. Когда-то, конечно, она клялась дочке кухарки, что наградит, если та разрешит ей, Саше, спрятаться на ночь в кладовой, или ещё одной там дочке фрейлины – что никогда не выдаст её секрет, но весь секрет тогда оказался жёлтой неувядающей розой.

– Для всех, – Гюрза смотрел в сторону. – Для всех так будет лучше: для меня, для отца, для твоей матери, наверное.

– Да что вам всем до моей матери?

Ноги болели. Потому что её туфли были рассчитаны на прогулки по усыпанным гравием дорожкам, на торопливый спуск по белым лестницам, на тихий одинокий вальс на ковре, а никак не на скользкую лесную тропу, где если грязи нет, то корни сразу тут как тут. Гюрза спросил:

– Какого размера у тебя ступня? Просить наступить в грязь и оставить след бесполезно, я так понимаю? Голой ногой только.

Саша мотнула головой. Не может она его помнить. Или может?

– Ладно, – сказал Гюрза, – постой секунду.

Он всё держал её под руку, поэтому, когда остановился, Саша остановилась тоже. Остановился и накрепко зажмурился.

– Я взяла украшения, но немножко, – сказала мама впереди, то есть какая-то одна сосна-изгой передала Саше. – Можем продать, если ты…

Как странно – мех. Мех под ногами, мягкий-мягкий. На ногах теперь ботинки. Блестели. Новые. А туфли валялись в грязи. Туда им и дорога.

– Вот, – объявил Гюрза. – Будет, наверное, жарко, но не сразу. Не знал, как сделать, чтоб они тебе не тёрли. Не сотворял никогда прямо на ком-то.

Саша уже открыла рот сказать спасибо, но спереди позвали:

– Гюрза, ты что там застрял?

– Ничего, отец!

– Не обижаешь девочку?

– Ещё чего!

Отцу-то Гюрза прокричал ответ, а Саше сказал:

– Извини, я только чтобы он отстал. Пойдём. Помнишь, когда тебе было шесть лет, ты вдруг решила утопиться в этом вашем озерце?

Это было не озерцо, а пруд, и он был большой, и ничего Саша не решала – просто соскользнула. И лет ей было пять, а не шесть, и вообще-то она тогда гуляла по саду с отцом, и он не виноват, что отвлёкся и что какому-то самонадеянному воспитаннику взбрело в голову за это время выбраться за ограду Садов Исцеления и высушить весь пруд разом. Вовсе она не тонула, а если вдруг даже да, отец прекрасно бы успел заметить.

– Я не просила меня спасать тогда, – сказала Саша.

– Угу, – сказал Гюрза. – Ты шла на дно, только собачка там по берегу металась.

О да, в те годы Саша ещё не умела отбиваться от собачек – очень маленьких, очень пушистых, очень белых. Они всё время куда-нибудь пропадали – падали в люки и подвалы, рыли подкопы в Сады Исцеления, куда сама Саша войти не могла при всём желании, вбегали в отцовскую спальню и не возвращались. В конце концов Саша даже перестала давать им имена, окликала как придётся, всё равно они или ничего не слышали, или бежали попросту на голос, – а потом мама что-то сказала отцу, и собачки прекратились.

Какая-то, может, и бегала тогда на берегу, и лаяла даже – единственный звук за водяной стеной. Юбки, розовые и жёлтые, поплыли вверх, потянулись, подрагивая, как огромные лепестки цветов, а Саша мимо них поплыла вниз. Как-то не получалось лечь в приличествующую позу, да даже закричать не выходило. Вода была холодная и слишком тёмная для пруда, который обложили белыми камнями и ракушками. На берегу ждали папа, и черешня, и, может, мяч ещё – не золотой, чтобы не покушались лягушата, а серебряный.

А потом Саша шлёпнулась на дно в облаке пара и ничего не видела. Вода исчезла. Папа закричал…

– Что мой отец тогда тебе сказал? – спросила Саша в настоящем, потому что и правда не была уверена. – Я думала, он позовёт тебя с нами есть черешню, но он, кажется…

– Нет, – сказал Гюрза. – Он объявил, что через ограды лазают ну очень, очень невоспитанные молодые люди. И что я не имел права сушить пруд, не зная, как наполнить его вновь. Что это было безответственно с моей стороны. Что он, так и быть, закроет глаза на то, что я покинул сад, ведь побуждения у меня были благородные, но вот на пруд…

– И что? – спросила Саша. – Что он с тобой сделал?

Сама она в это время, наверное, пыталась взобраться по ступенькам – были там такие, ведущие к воде и в воду, как-то ещё это называлось в духе времени – Русалочьи мостки? Русалочий