Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

спуск? – и мокрые юбки ужас как мешали, стали горячими, но полностью не высохли. Это потом Саша поняла, что эти рукава и юбки со складками её спасли от ожогов – когда столько воды разом обращается в пар, немудрено обжечься! – а тогда злилась, что никто не подаст руку, и волосы свисают, и собачка скулит.

– Нет, ничего не сделал он со мной, – сказал Гюрза. – Просто и не поблагодарил.

– Ты врёшь.

– Ты что, меня обвиняешь?

– Ты врёшь, ты врёшь! Это хуже, чем когда пахнет чесноком.

– Что?..

Саше на миг показалось: у неё и сейчас мокрые волосы и платье липнет к ногам; Гюрза смотрел – как будто с неё водоросли свисали или будто по ней ползла улитка.

– Я чувствую прямую ложь почти любую, – сказала Саша, уставившись в переплетение корней. – По крайней мере, вот такую быстро сделанную.

– А, – сказал Гюрза. – Плохо. Ладно, верно, я соврал. Чеснок исчез?

Саша не ответила.

Ладно, отец задумался, она бы и сама легко могла пропустить чьё-нибудь там падение в пруд. Может, он тогда думал о границах. Может, отец Гюрзы как раз к ним приближался. Но почему было потом не вознаградить того, кто её спас? Разрешить сидеть в собственном присутствии или что-то в этом роде. Пожаловать право расчёсывать волосы. Предложить выбрать что-то из сокровищницы, предварительно спрятав самое красивое.

– Прости, – сказал Гюрза, как будто что-нибудь почувствовал, а может, так и было. – Не хотел говорить плохого про твою родню. Подумал, это может стать мостом. В смысле, история о твоём спасении, не о том, что дальше.

Отец и мама – это не родня, это часть мира – как снег или дождь. Что-то, что есть всегда. Гюрза так сказал, будто у него самого была целая толпа если не родственников, то тех, кто его любит. Родня. Квашня. Дурак.

Точка перехода оказалась похожа на лужицу из жидкого огня. Гюрза встал на колени рядышком, прошептал что-то – и пламя взметнулось вверх. Ференц спросил:

– Есть здесь кто-то, кто первый раз пойдёт?

Мама молчала, хотя на Сашиной-то памяти она всегда передвигалась либо пешком, либо в карете, либо в паланкине – даже до лошадей нечасто снисходила. И тут выясняется, что она становилась в эти лужи?

– Саша моя, – сказала мама наконец, потому что сама Саша молчала тоже. – Саша вон первый раз пойдёт. Ты что таишься, дитя?

Я не дитя. Если меня можно вот так вытаскивать из родного замка, я уже не дитя. Я хочу к папе.

– Не бойся, – сказал Ференц, как будто она не была унижена и так, – подойди. Пускай он с тобой познакомится.

– Кто?

– Путь.

– Ой, – сказала мама, – ты подумай, какие изыски пошли. В мои годы просто прыгали.

– Не бойся ничего, – сказал Гюрза почему-то уже у неё за спиной, и Саше захотелось его стукнуть. – Я помогу тебе потом вернуться к отцу.

Глава 21

Когда отец возвращался в замок, его встречали стяги и фанфары и иногда мама – прямая, ослепительная, с лентами и цветами в волосах. Ворота распахивались заранее, чтобы отец ни на секунду мог не замедлять бега коня или собственного шага. Но он редко ходил пешком.

Ворота тёмного замка оказались заперты. Мало того, они были не чёрные, а почему-то тёмно-серые, обитые железом, и с одного края кто-то размашистым почерком написал: «Шакалье племя». Чем-то матовым, несмываемым написал, чем-то с той стороны.

– Гм, – сказал Ференц, – нет бы что-то о цветах.

– Это Карина развлекается, – сказал Гюрза.

– Угу, – сказал Ференц, – и где она сама? Вот так придёшь усталым путником – и что в награду?

Мама приплясывала бы от нетерпения, если бы не туфли – ей ботинки никто не предлагал. Туфли сделались чёрными от пепла. Да они все были тут в пепле, в грязи, в прилипших старых сосновых иголках – жёлтых и коричневых. И толпились у ворот, как будто властелин этого замка не стоял тут же, рядом с ними.

– Ну, – сказал Ференц, – постучим или споём?

– Отец, – сказал Гюрза, – но ты же можешь просто попросить, чтоб всё открылось. Чтоб ворота открылись, я имею в виду. Ты же…

– Не знаю, – сказал Ференц, качая головой, – даже не знаю, как-то это слишком скучно.

– Я не буду с тобой петь!

Из-за стен донеслось:

– Это кто тут ещё собрался петь, здесь люди спят!

И после звона, и скрежета, и опять звона, и ругательств – как будто кто-то в одиночку пытался сдвинуть то, что сдвинуть могут трое или четверо, – створки ворот всё-таки дрогнули. Гюрза поспешно ухватился за одно из дверных колец и потянул на себя. Из-за ворот буркнули:

– Ну наконец-то, не прошло и триста лет!

– Трёхсот, – поправил Ференц. – Здравствуй, Карина. А зачем ты нарушила мой приказ?

Из ворот выглянула девочка – так сильно наклонилась, что чуть не упала, только в последний момент схватилась за створку. Волосы чёрные, взъерошенные, как будто она только что спала и кое-как пригладилась на ощупь.

– Ого, – сказала и моргнула. В глаза её как будто кто-то капнул чёрной краской, ничего не разглядеть. – Ого. Ого. Ну ничего себе вас много, аж глаза слепит. Ой, слушайте, как хорошо, что вы пришли. Эти все спят, я тут уже не знаю… сонное царство.

Пожаловалась и зевнула сама. Сперва разинула рот и только потом пришлёпнула ладонью. Уставилась на Сашу. Отвратительно.

– Ты что, – спросил Ференц, – ты что, участвовала в заклинании Гюрзы?

– Я немножко, – откликнулась девочка. – А что, нельзя было?

– Пойдёмте внутрь, – сказала мама. – Что мы на пороге?

– Да уж, – уронил Гюрза, – пойдёмте.

И они пошли.

* * *

В здешних купальнях не было розового масла. Ни масла, ни лепестков, ни молока, чтоб маме в него погрузиться с головой. И белого мрамора тут тоже не было. Только пар поднимался из огромного круглого бассейна и клубился, и, когда Саша подошла к самому краю, стало заметно, что вода в бассейне голубая.

– Нетушки, нету у нас роз, – сказала местная русалка, откинув за спину розовые волосы.

В папин дворец русалок приглашали только иногда, для пения, и у них были длинные блестящие одежды, и волосы тоже длинные и либо тёмные, либо зелёные, либо рыжие. Эта была невысокой – и носила шорты, и, когда мама с Сашей только вошли, выщипывала брови. Саша в жизни не видела, чтоб хоть какая-то русалка это делала.

– Да кто купается в молоке-то?

– Я купаюсь, – сказала мама, – но если у вас тут стеснённые обстоятельства…

– Ну не знаю, – ответила русалка, – в крови вот купались раньше.

– И сердцами закусывали, – подхватила