Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

Поезд вырвался из душного тоннеля на свет в районе 97-й улицы, и мы оказались на высокой каменной насыпи — виадуке Парк-авеню.

Первое, что резануло глаз инженера — близость жилья. Поезд шел на уровне третьих-четвертых этажей жилых домов Гарлема. Я буквально заглядывал в окна к людям: видел, как негритянка жарит яичницу, как кто-то бреется перед зеркалом. Никакой полосы отчуждения! Город и железная дорога существовали в опасном, интимном симбиозе. Рельсы прорезали плоть города без наркоза.

Мы с грохотом пронеслись по стальному мосту через мутную протоку реки Гарлем — это был сложный механизм с огромными противовесами, способный подниматься вверх, как гильотина, чтобы пропустить суда.

А затем поезд повернул, вышел к широкой глади Гудзона, и я увидел Его.

Справа, высоко над головой, перечеркивая небо, навис мост Джорджа Вашингтона.

— Красиво, черт побери! — заметил прилипший к стеклу Устинов.

Это было действительно примечательное сооружение. Самый большой подвесной мост в мире, открытый всего три года назад. натуральный вызов гравитации. Тонкая стальная лента дороги висела над километровой акваторией на двух циклопических стальных башнях.

— Видите башни, Дмитрий Федорович? — указал я на опоры моста. — Приглядитесь к ним.

— Стальные фермы, — пожал плечами Устинов. — Ажурные. Красиво, почти что Эйфелева башня…

— В том-то и дело, — усмехнулся я. — По проекту, эти стальные скелеты должны были обложить гранитом и бетоном. Сделать помпезные колонны чтобы было «богато», как любят в Европе.

Устинов понимающе хмыкнул.

— Но ударила Великая Депрессия, денег на гранит и прочие финтифлюшки не хватило. Решили оставить так. И знаете что? Это выглядит в сто раз лучше любого гранита. Стальные фермы. Все по-честному. Когда будем строить мост через Керченский пролив или через Волгу, вспомните этот «скелет». Уверен, нам тоже будет не до гранита.

Мост плыл над нами как наглядный урок американского подхода: если вещь работает, ей не нужны бантики.

Наконец мы достигли берега. Потянулись бесконечные пригороды Нью-Йорка, сменившиеся полями и фермами. На станции Хармон, уже за пределами мегаполиса, произошла замена: электровоз отцепили, и вместо него во главе состава встал настоящий монстр — паровоз типа «Гудзон».

Пока на станции шла смена локомотива — процесс неторопливый и по-своему торжественный, — я, воспользовавшись стоянкой, вышел в тамбур и спустился на низкую платформу. Устинов остался в купе, уткнувшись в рекламные проспекты машиностроительных фирм, а меня тянуло посмотреть на «электрическую кухню» Нью-Йоркской дороги.

Я подошел к краю платформы, вглядываясь в пути. Там, рядом с ходовыми рельсами, тянулся третий — силовой. Но он выглядел совершенно не так, как я себе представлял, основываясь на картинках из учебников или опыте советских трамвайщиков.

Это был не просто стальной брус на изоляторах. Сверху и с боков рельс был плотно закрыт коробом из прочного, пропитанного креозотом дерева. Металла вообще не было видно.

— Как же они ток снимают? — пробормотал я, озадаченный. — Через дерево, что ли?

Рядом со мной, проверяя сцепку вагонов, прохаживался грузный мужчина в форменной фуражке с золотым галуном и эмблемой «NYC». Судя по уверенному виду и папке в руках, это был не просто обходчик, а линейный мастер или бригадир пути.

— Excuse me, sir! — окликнул я его, указывая на рельс. — Разрешите вопрос инженеру из России?

Американец, пожилой, ирландского типа блондин с красным обветренным лицом, удивленно приподнял козырек.

— Из России? Далековато вас занесло. Спрашивайте, сэр!

— Я смотрю на ваш третий рельс. Он закрыт кожухом. Как электровоз получает питание? Куда прижимается контактный башмак?

Мастер усмехнулся, явно довольный интересом иностранца к его хозяйству.

— А, это наша гордость. Система Вилгуса-Спрейга. Смотрите внимательнее, — он указал носком ботинка на электровоз, который как раз отцепляли. — Видите «лапу» с пружиной? Она подныривает под рельс.

Я присмотрелся. И действительно: токоприемник, похожий на изогнутую стальную ладонь, прижимался к контактному рельсу не сверху, а снизу.

— Нижний токосъем, — пояснил мастер. — «Underrunning third rail». Мы не кладем башмак на рельс, мы подаем контакт вверх.

— Но зачем такая сложность? — удивился я. — Гравитация ведь работает против вас.

— Зато природа работает на нас, сынок, — назидательно произнес ирландец. — Вы знаете, что такое «ледяной дождь»?

Я понимающе кивнул. Знаю ли я? О, да!

— Так вот. Если рельс открыт сверху, то зимой, когда идет мокрый снег, он покрывается коркой льда. А лед, как вы, очевидно, прекрасно знаете, сэр — неплохой изолятор. Поезд встает, дуга горит, напряжение скачет. Поэтому у нас контактная поверхность смотрит вниз. Лед на ней не держится, сосульки висят по краям и не мешают. А сверху — деревянная «крыша». Ни снег не ляжет, ни мусор не закоротит!

Он похлопал себя по карману, доставая плитку жевательного табака.

— И главное — безопасность. Путевые обходчики — тоже люди. На открытый рельс можно случайно наступить или уронить лом. И все — жареный бифштекс. А на наш короб можно хоть сесть перекурить — дерево не проводит ток. Шестьсот шестьдесят вольт, сэр, шутить не любят.

В голове моей мгновенно вспыхнула панорама Москвы. Мы ведь сейчас роем первую очередь метро! Каганович и Хрущев каждый день докладывают о проходке шахт. Но вопрос энергетики решается по старинке — планируется обычный, открытый верхний токосъем, как в берлинском «У-Бане» или в Лондоне.

А ведь нас в Москве зимы не чета нью-йоркским. Линии метро пока подземные, но скоро мы выйдем на поверхность — в депо, на открытые участки до «Сокольников» или в Измайлово. И там наш «классический» рельс мгновенно обмерзнет. Мы будем жечь электричество на его обогрев, будем гонять ночами спецвагоны, счищать наледь…

А безопасность? Сколько наших рабочих, неопытных, усталых, может погибнуть, просто оступившись в туннеле и задев ногой открытый рельс под напряжением 825 вольт? Десятки? Сотни?

Этот деревянный кожух и прижим снизу решали все проблемы разом.

— Спасибо, сэр! — я с чувством пожал руку удивленному железнодорожнику. — Вы мне только что сэкономили миллионы рублей и спасли сотни жизней.

Паровоз заменили. Я взлетел по ступенькам в вагон, на ходу вытаскивая блокнот. Устинов поднял голову.

— Что случилось, Леонид Ильич? Едем?

— Непременно, непременно едем, да еще как, Дмитрий Федорович! — говоря это, я торопливо набрасывал эскиз: перевернутая буква «П» рельса, защитный кожух, рычаг токоприемника. — Пишите в список первоочередных дел по возвращении: «Метрострой». Встреча с товарищем Роттером, начальником техотдела Метростроя,