Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

Мне вдруг ностальгически захотелось «Кока колы». Где я ее еще найду?

— Мне — «Колу», — заказал я. — Дима, а ты что будешь?

— Чайку бы, — мечтательно произнес Устинов. — Крепкого, с лимоном.

— А джентльмену — чай.

Пока мы ждали заказ, я обратил внимание Устинова на сервировку.

— Пощупайте вилку, Дмитрий Федорович. Чувствуете?

Устинов взвесил прибор в руке.

— Тяжелая. Грамм сто, не меньше. Серебро? Богатые же они, черти…

— Да, серебро. Но дело тут не в богатстве. Это чистая физика: поезд качает. И вот, чтобы посуда не «ездила» по столу, скатерть накрахмалена до жесткости фанеры, а приборы и тарелки делают намеренно массивными. Центр тяжести и трение.

Ужин подали через десять минут. Огромные, скворчащие куски мяса, занимавшие полтарелки. Официанты двигались в проходах, балансируя подносами в такт качке вагона, ни разу не расплескав воду.

— А знаете, что меня поражает больше всего? — сказал я, разрезая сочный стейк. — Кухня.

— Да, кормят отменно, — с набитым ртом кивнул Устинов. — Мясо — во! У нас такого не достанешь.

— Да я не про вкус, а скорее про организацию дела. Вот ты представь: здесь кухня — это клетушка два на три метра в конце вагона. Там жара, качка, теснота. И при этом они кормят сотню человек по меню, готовят «из-под ножа», моют посуду и ничего не бьют. Это конвейер, как у Форда, фабрика-кухня на колесах. Организация труда у них — зверская, но эффективная. Ия каждый шаг — просчитан.

Устинов, доев, с сожалением посмотрел на пустую тарелку.

— Сытно. Вот бы наших рабочих так кормить в заводских столовых…

Официант вернулся с подносом. Передо мной он поставил запотевшую бутылочку золотистого напитка, а перед Устиновым — чашку с едва теплой водой, на блюдце рядом лежал ломтик лимона и… маленький бумажный мешочек на ниточке.

Устинов брезгливо поднял мешочек за нитку, как дохлую мышь.

— Это что такое, Леонид Ильич? Где заварка?

— Это и есть заварка, — усмехнулся я. — «Ти-бэг». Чайный пакетик. Чайную пыль фасуют в бумагу. Макаете в кипяток — получается чай.

— Эрзац какой-то, — буркнул Устинов, бултыхая пакетик в чашке. — И вода не крутой кипяток. Не умеют они чай пить. Дикари.

— Зато посмотрите на воду, — я указал на высокие стаканы, которые нам поставили первыми. Они были доверху набиты кубиками льда, и официант с графином коршуном следил, чтобы они были полны. — Лед. В любом количестве, бесплатно и зимой, и летом. Индустрия холода у них развита лучше, чем металлургия.

Налив колу в стакан со льдом, я сделал глоток. Вкус был тот же самый — резкий, сладкий, обжигающий горло холодом. Стабильность качества спустя сто лет… или скорее за сто лет до.

— Что это, Леонид Ильич? — поинтересовался Устинов, макая пакетик. — Квас ихний?

— Что-то в этом роде, Дмитрий Федорович, — произнес я, пополняя стакан и наблюдая, как темная, шипящая пузырьками жидкость льется на лед. — Это жидкий доллар. Своего рода символ Америки. Смесь сахара, кофеина и какой-то секретной химии. Хреново утоляет жажду, потому что сладкая, зато бодрит и вызывает привыкание. Попробуйте, — я пододвинул ему второй пустой стакан и отлил немного.

Устинов осторожно пригубил, поморщился и чихнул от газа.

— Тьфу ты… Аптекой отдает. Солодкой какой-то. И сладкая — жуть. Как сироп от кашля.

— А вы, батенька, зрите в корень! — рассмеялся я. — Ее аптекарь и придумал полвека назад. Сначала лечили нервы, а теперь зарабатывают миллионы. Пейте, Дмитрий Федорович. Не нравится вкус — цените бизнес-идею. Продать подкрашенную воду дороже молока — это надо уметь.

Закончив ужин, я подозвал официанта и расплатился одной из купюр Микояна, оставив щедрые чаевые. Официант, просиявший улыбкой, мгновенно убрал посуду.

— Ничего, Дима, ничего. Будем и своих людей также кормить, — пообещал я, вставая. — Когда построим свои мясокомбинаты по их образцу. — Ну все, пойдемте дрыхнуть, товарищ инженер. Завтра нам понадобятся силы.

Мы вернулись в купе, когда за окном уже сгустились сумерки, и пейзаж превратился в черную пустоту, изредка прорываемую огнями полустанков. В наше купе тут же постучал стюард и в считанные секунды разложил наши кровати, вновь вызвав одобрение Устинова.

— Прекрасная эргономика! — уважительно произнес Устинов, пощупав механизм. — Никаких зазоров, все на пружинах, работает как часы. А у нас полку чтобы опустить — ломом поддевать надо, а окна обычно заколочены шестидюймовыми гвоздями!

Я прилег на нижнюю полку, вытянувшись во весь рост. Ход поезда убаюкивал. Под головой была накрахмаленная наволочка, а не казенный матрас.

— Привыкайте, Дмитрий Федорович, — пробормотал я, глядя в полированный потолок, в котором отражалась латунная лампа. — Комфорт здесь — это натуральная индустрия, если не религия.

До Кливленда оставалось часа три, и я решил немного подремать, чтобы встретить «стальной пояс Америки» со свежей головой.

Глава 14

Кливленд, штат Огайо, встретил нас дымом заводских труб и запахом раскаленного металла. Нет, в центре, конечно, возвышались несколько небоскребов, но, чувствуется, больше для престижа — такой дороговизны земли, как на Манхэттене, здесь и в помине не было. Это было индустриальное сердце Америки, ее стальной хребет. Никаких туристов, никакой светской мишуры — только заводы, доки на озере Эри и рабочие кварталы. Нашей целью здесь была небольшая, но широко известная в узких кругах фирма Огайо Кранкшафт Компани, или просто «Токкo». Я знал, что именно в ее неприметных корпусах, родился один из главных секретов прочности американских моторов.

Компания эта занималась производством колен-и-распредвалов, причем поставляла их для грузовых отделений крупнейших компаний — в том числе Дженерал Моторс.

Мы прибыли на вокзал «Юнион Терминал» — гигантское здание, поражающее даже после нью-йоркского «Гранд Централ». Нечасто встретишь вокзал-небоскреб! Судя по всему, американские города в какой-то момент вдруг решили «мериться вокзалами», строя натуральных монстров. Сюда даже приезжали под землей! Наш экспресс замедлил ход и нырнул в тоннель задолго до остановки. В окна ударил электрический свет тоннелей. Здесь, в Кливленде, паровозы отцепляли на окраинах, и в центр состав втягивали электровозы — дымить в «храме торговли» было запрещено.

Когда мы вышли из вагона, я ожидал увидеть привычный вокзальный дебаркадер — закопченную стеклянную крышу и сквозняки. Но вместо этого мы оказались в мраморном дворце, упрятанном в бетонный бункер.

— Куда теперь? —