Книга дождя - Томас Уортон

Она отключается ненадолго, уходит в воспоминания об отце, о том, как он возвращался домой из своего прогорающего фотоателье – «Фото и линзы Лейтнера» – и она взбиралась ему на колени, когда он падал в кресло, и проверяла его карманы. Порой, да почти всегда, она находила жвачку или конфетку, которые он клал туда специально для нее. Если не было ничего в «волшебном кармашке», он печально качал головой. «Прости, букашка». Букашка. Одна из многих ее кличек. Бетти-Бет. Лиззи-медвежонок.

Конечно, он был идеалистом, рассеянным мечтателем, неуклюже пробиравшимся по жизни – мать не ошибалась, – но Бет любила его за это. Как-то раз он вешал большое семейное фото на стену, отступил, чтобы оценить дырку, которую просверлил в стене для петельки, и угодил ногой прямо в раму.

Споласкивая морковь под краном, Бет смеется. Ох, папочка.

Она вспоминает отпуск, когда они поехали на остров Ванкувер летом, когда ей исполнилось тринадцать, и Дугласовы пихты в Кафедральной роще, как папа стоял там и смотрел на них в трепете. «Вот это планета, – говорил он, уперев руки в боки. – Вот это планета». Он не замечал подростка из другой семьи туристов, который пялился на его дочь, а не на деревья, будто это она была чудом.

Бет приходит в себя и понимает, что все еще режет овощи, не замечая, что может порезаться. Повезло, что обошлось. Она ставит большую кастрюлю на плиту, сбрызгивает оливковым маслом, включает конфорку, проверяет ингредиенты, которые выложила на стол. Этого хватит. Самое время для второго бокала вина.

Вновь наполняя бокал, она слышит шорох шин на дорожке возле их дома. Бет выглядывает в окно, удивленная, что Бен вернулся так рано.

Но это не машина Бена. Это полицейский внедорожник.

Руки и ноги у Бет похолодели так, словно их окунули в ледяную воду. Сердце сжимается, боль так велика, что она стонет вслух.

Юноша в униформе выходит из машины. Он устало смотрит на дом, снимает фуражку, проводит рукой по волосам.

На годовщину их свадьбы, когда они уже жили в Ривер-Мидоузе, Бен вернулся с работы пораньше и сказал Бет, что отвезет ее в особое место. Она хотела знать куда, но он ответил, что это секрет.

Дети уже достаточно выросли, чтобы их можно было оставить дома одних. Бен выехал из города и направился к одному из карьеров. В ту смену охранником работал его друг, он впустил их.

Они припарковались у карьера и вышли из машины.

– Зачем мы тут? – спросила Бет. Бен просиял той мальчишеской улыбкой, в которую она влюбилась, когда они только познакомились, и которую она уже давно не видала.

В небе полыхал северный закат. Карьер был похож на черную дыру, из которой вылезает ночь – ночь всех времен: тех еще, когда их не было на свете, и тех, которые наступят, когда их уже не будет. Их жизни были вспышками в темноте. Бен поставил складной столик со скатертью, зажег свечу, вынул бутылку вина и два бокала. Подобрал медленные мелодии на переносном плеере и включил их. Затем взял Бет за руку, а другой рукой обвил ее талию. На краю этого темного озера они немного потанцевали.

Дневник на любую погоду № 25

5 сентября, 20:49, Фоксхейвен-драйв

Встреча с одним из них. Все началось с низкого гула, у которого не было четкого источника. С металлическим призвуком, как у электрической бритвы, идущим со всех сторон. У меня голова пошла кругом, мне пришлось опуститься на дорожку. Потом еще что-то, какое-то отсутствие, опустошенность, не знаю. Возможно, я отключилась ненадолго.

А в следующее мгновение он уже был там. Шел ко мне по дороге. Шел медленно, и я не могла разглядеть его лица, потому что темнело и за его спиной садилось солнце. Но я узнала эту походку. Он пришел за мной в конце дня, проверить, чем я занимаюсь, увести меня домой, моя рука в его руке, как прежде.

Я была настолько уверена, что это он. Чуть не позвала его.

Это был не он, конечно.

А потом он исчез. Пропал. Просто испарился, как у них это бывает.

Я скучаю по нему. Я скучаю по всем. Я нечасто это понимаю, но это чувство всегда со мной. Порой оно меня настигает.

Клэр

Когда она возвращается в номер, журавля уже нет.

Балкон пуст, дождь еще хлещет в сумерках этого дня, не видевшего солнца. «Значит, все кончено», – думает Клэр, чувствуя укол разочарования. Падает в кресло, просматривает заметки, которые переносила из блокнота в ноутбук.

Она спустилась в фойе и вышла на улицу, сидела в соседней кофейне больше часа. Убедила себя, что нужно предоставить все возможности для передачи сумки, если сегодня они решат попробовать снова. Но она знала, что главным образом избегает птицу. Кого она точно не хотела видеть у себя в номере, так это животное.

Она вспоминает, как знатно облажалась в прошлом году в Таиланде. Миниатюрные летучие мыши. Она держала одну из них в своих ладонях – дрожащую кроху размером не больше шмеля, пока контрабандист показывал ей, как прятать их во втулке туалетной бумаги. В аэропорту она рискнула поискать про них в интернете: свиноносая летучая мышь Китти считается самым маленьким млекопитающим в мире, открыта лишь в конце ХХ века натуралистом, в честь которого и назван вид. Взрослая особь весит меньше медной монетки в одно пенни. Эти мыши способны парить, как колибри.

Когда она вышла из самолета в Дубае, ее багажа не оказалось на карусели. Авиакомпания извинилась и обещала его найти. Клэр отправилась в гостиницу и ждала там, меряя шагами номер и исходя поґтом, хотя кондиционер был включен на арктический холод.

В тот вечер вещи все же принесли ей в номер. Мыши так и оставались в рулонах туалетной бумаги, но все до одной дохлые.

После этого она поставила условие: больше никаких живых зверей.

Когда она поднимает рассеянный взгляд от экрана на балкон, пытаясь связать фразу, журавль неуверенно выплывает из бури, как летчик, спасающийся из смертельного воздушного боя.

Он вернулся.

Что-то свисает из его клюва, какая-то грубая бледно-голубая ткань. Похоже, обрывки сумки из «Икеи». Клэр не встает с кресла. Она старается не шевелиться, насколько это возможно. Журавль меряет медленными, вдумчивыми шагами балкон, поглядывает туда-сюда, как придирчивый домовладелец, который решает, где лучше поставить новую дорогую мебель.