Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Но теперь лжи недостаточно. Роджер побледнел, как только она заговорила, и как он мог не побледнеть? Он не мог увидеть цвет ее волос – самую яркую ее черту – своими собственными глазами, но ее голос все детство звучал у него в голове. Они будто выросли друг у друга в кармане, только рука и перчатка менялись местами, когда возникала необходимость, и он знает ее голос как никто другой – даже лучше, чем она сама, потому что он слышал ее голос не только через ее уши, но и через свои. Она никак не может от него спрятаться. И никогда не могла. И не должна, потому что он не настоящий, не настоящий, не настоящий.

Он просто сон, который однажды едва ее не убил, и ей нельзя снова заснуть. Не теперь, когда она столького добилась. Она не дает ему ответить. Просто машет, отталкивается и жмет, жмет на педали изо всех сил, чтобы как можно быстрее уехать – но слишком медленно, это всегда будет слишком медленно.

Роджер, застыв, стоит перед библиотекой, в полном онемении глядя на стремительно удаляющуюся спину Доджер. «Конечно, она здесь», – полубессознательно думает он. Он ждал, что она вернется в его жизнь, с того самого момента, когда очнулся – промокший, весь в крови – на тротуаре Гарвардской площади. Припадок следовал за припадком: его тело боролось за то, чтобы выжить, пока тело Доджер боролось за то, чтобы умереть. В конце концов он выстоял, и выжили они оба. Он знал это, потому что «загадочное нападение» неизвестного подростка на «совсем еще юное калифорнийское математическое дарование» попало во все газеты даже в Массачусетсе. Говорилось там и о том, что у парня, кем бы он ни был, был новоанглийский акцент, но толку от этого было мало, потому что больше опереться властям было не на что.

Роджеру понадобилось постыдно много времени, чтобы догадаться, что ищут именно его, что Доджер убедила полицию, что это он на нее напал. В свое оправдание он мог сказать, что в это время ему пришлось разгребать кучу проблем. Когда мисс Браун позвонила в администрацию, чтобы спросить о его самочувствии, она узнала, что он там даже не появлялся. Когда стало ясно, что его вообще нет на территории кампуса, из школы позвонили родителям, и после недолгих поисков его нашли возле телефонной будки. Он сидел, прислонившись к стене, прижимая к носу свернутый носовой платок – это был платок Элисон, который он в какой-то момент небрежно сунул в карман и благополучно про него забыл, и вот теперь он оказался так кстати, – потому что из носа все еще шла кровь.

На него кричали. Читали нотации. Сделали кучу рентгеновских снимков и МРТ и обнаружили, что отчего-то произошло кровоизлияние в мозг, совсем небольшое, но достаточное, чтобы вызвать такие припадки. В то время он не знал подходящих слов. Теперь знает: аневризма, гематома, экхимоз. В то время он переживал только о последствиях повреждения мозга – вдруг он потеряет ту тонкую, невыразимую грань, которая делает его тем, кто он есть. Потом, когда стало ясно, что ничего такого не случилось, он начал беспокоиться о Доджер, звать ее, ждать ответа.

Роджер точно знал, что она жива. Но она ни разу не ответила, так что он начал подозревать, что, быть может, именно это и потерял: не физиологические способности, а сверхъестественные. То, что она с собой сделала, разрушило квантовую запутанность, и, хотя ему удалось спасти Доджер, он не смог удержать их вместе.

Элисон пришла навестить его в больнице только через неделю – принесла коробку со всеми его вещами, которые накопились у нее дома за время их отношений. Ей не нужно было говорить, что все кончено, – ему было достаточно одного взгляда на коробку, чтобы понять, что это значит. К ее чести, она не кричала. К его чести, он не пытался оправдаться. Она просто аккуратно поставила коробку рядом с кроватью, повернулась и ушла.

И вот теперь, пять лет спустя, он стоит в окружении блестящих аспирантов, которые прибыли со всех уголков страны или даже света, и смотрит вслед уезжающей Доджер. Он мог бы попытаться ее позвать – закрыть глаза, назвать ее по имени и надеяться, что она его услышит, – но это был бы верный способ заполучить репутацию маньяка или одержимого бывшего. К тому же она на велосипеде. Даже если они все еще могут связываться, как раньше, она может не справиться с шоком, услышав его у себя в голове, потерять управление и свалиться с велосипеда. Не лучший способ возобновить отношения, которые и так были в лучшем случае… непростыми.

Прежде чем повернуться к остальным членам своей экскурсионной группы, Роджер делает большой глоток кофе.

– Не думал, что мы потеряем одного из вас так скоро. Если кто-то еще хочет от меня убежать, лучше сделайте это прямо сейчас, чтобы моему эго не пришлось страдать несколько раз. Был бы вам премного благодарен. Есть желающие? Нет? В таком случае попытка номер два: меня зовут Роджер Миддлтон, и я открою вам врата, ведущие к чудесам кампуса. Поднимите руки, кто из вас уже здесь бывал.

Они поднимают руки. Все здесь не впервые: они уже приходили сюда вместе с другими абитуриентами, присматривались к месту, пытаясь выбрать, какой именно кампус осветить своим блестящим умом.

Роджер здесь уже пятый год; он плавно перешел от одной ступени к другой, чтобы не разгребать все свои вещи для переезда обратно в Массачусетс, пока это не станет абсолютно необходимо. Даже переездов из общежития в общежитие, а затем в собственную квартиру за пределами кампуса ему хватило, чтобы всерьез задуматься над идеей остаться в Калифорнии. Здесь нет настоящих времен года – нормальным февралем Калифорния так и не обзавелась, – и во все подряд добавляют авокадо, но, если он останется здесь, ему не нужно будет паковать книги, которые он тщательно собирал все пять лет. Это стоит того.

– Отлично, все уже были, – говорит он. – В таком случае кто из вас желает осмотреть лаборатории и библиотеку, а кто хочет пойти на Телеграф-авеню и познакомиться с разнообразной пищей, которая не позволит вашему духу расстаться с телом, пока вы будете здесь обретаться?

Как и ожидалось, все предпочитают буррито, а не доски и мел. Улыбаясь, Роджер ведет их к выходу из кампуса. Это единственное, что ему сейчас остается. Только продолжать улыбаться.