Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

коридора маленькая, но светлая, окна занимают почти всю стену. За окном виднеется забетонированный внутренний дворик около двух метров в ширину, и каждый пятачок под завязку заставлен ящиками с растениями. Десятки суккулентов в десятке вариаций, десятке различных оттенков серого. На заборе сидит рыжий кот – натуральный разбойник с единственным зеленым глазом. Кот смотрит на Роджера. Роджер смотрит на кота.

– Это старина Билл, – говорит Доджер, убирая охапку газет со складного столика, втиснутого в уголок для завтрака. – Он достался нам вместе с квартирой. Хозяйка просила кормить его, когда вспомним, и звонить ей, если его собьет машина или случится еще что-нибудь. Он милашка. Только пытается заставить нас пустить его внутрь, когда на улице дождь. Так что я не то чтобы полностью соврала, когда сказала, что должна покормить кота, даже если он на самом деле не мой.

– Хороший котик, – дежурным тоном говорит Роджер. Он любит кошек. Кошки себе на уме, и он их за это уважает. – Тебе помочь?

– Лучше не надо. – Доджер продолжает уборку, опустив голову; волосы закрывают ее лицо. Он знает, что волосы у нее рыжие, почти красные, цвета заката, цвета опасности, хотя сам сейчас не может его различить. Вся ее внешность словно создана для того, чтобы привлекать внимание, но он знает, что ей не нравится, когда на нее смотрят.

– Ты когда-нибудь думала покрасить волосы в другой цвет? – не подумав, спрашивает он и тут же жалеет об этом. Предполагается, что в их паре именно он владеет словом, а то, что он выдал сейчас, наверняка ее расстроит. Просто, когда они в одной комнате, ему кажется, что все переворачивается вверх дном, будто законы природы повернулись на двадцать градусов влево.

(Он знает, что никогда никому не сможет рассказать об этом чувстве, потому что ему скажут, что он влюбился и что «надо просто трахнуть эту девчонку и выбросить это из головы». Но он не влюблен в Доджер. Он любит ее, любит с того самого момента, когда понял, что она настоящий человек, а не воображаемый друг, но это не значит, что он влюблен. Просто, когда они вместе, ему кажется, что он наконец видит мир во всей его полноте и что, если ему удастся удерживать эту полноту бытия достаточно долго, он узнает, по каким правилам он на самом деле устроен.)

Доджер поворачивает голову – ровно настолько, чтобы откинуть волосы с глаз, – и Роджер видит, что она на него смотрит.

– По-твоему, стоит? – с искренним любопытством спрашивает она. Она смотрит на него так, будто действительно его видит, будто он на самом деле существует.

Ему не нравится, что он испытывает за это благодарность.

– Нет, – отвечает он. – Ну, я помню, что они классные. Просто знаю, что ты не любишь, когда на тебя пялятся.

Она слегка озадаченно поднимает руку и касается головы.

– Что значит – ты помнишь? – Ее глаза расширяются. – А! Твой дальтонизм!

– Ага, – говорит он, чувствуя, как его охватывает странное облегчение. Она может знать, что он дальтоник, только если помнит, как смотрела на мир его глазами и видела, что для него этот мир не такой, каким она привыкла видеть его сама. Значит, она должна вспомнить, что все это не было странной детской галлюцинацией. – То есть я знаю, что они рыжие, просто они… для меня они не рыжие, понимаешь?

– Да. – Она опускает руку. – Я думала об этом. Особенно после… после. Мне не нравилось, что я такая заметная. Но я так и не решилась. Сама не знаю почему. Просто это казалось… неправильным.

– Тогда ты не смогла бы должным образом управлять огнем. – Эти слова вылетают сами собой, и Роджер замирает, уставившись на Доджер так же, как она уставилась на него. Он сказал чистую правду, он знает это, хотя не знает откуда. (И разве так было не всегда? Вся его жизнь полна фактов, в истинности которых он абсолютно не сомневается, хотя никаких доказательств у него нет. Это ненаучно. Это недостойно ученого. Но дело обстоит именно так.)

Доджер качает головой; видно, что она выбита из колеи.

– Кажется, ты прав, – говорит она едва слышно. Она испугана, и Роджер за это слегка себя ненавидит. Доджер не должна быть испуганной. Из них двоих именно она должна быть храброй. Это компенсация за то, что она еще и самая хрупкая.

Между ними повисает тишина. Если они позволят ей продлиться слишком долго, то уже не смогут освободиться. Роджер делает первое, что приходит в голову, – ставит шахматную доску на прибранную часть столика и спрашивает:

– Принесешь фигуры?

Она смеется – все будет хорошо. По крайней мере, сейчас все будет хорошо.

– Нет, принесу полный набор, – отвечает она. – Вместе с доской. Сразу ясно, что ты дилетант. Реально, Роджер.

Она проносится мимо него, в последний момент извернувшись так, чтобы не коснуться его плечом. Интересно, сколько нужно времени, чтобы физический контакт перестал вызывать у них дискомфорт. Интересно, смогут ли они так долго друг друга выносить. Меньше всего он хочет ее оттолкнуть или, наоборот, подтолкнуть к чему-то такому, что не обратить вспять. Доджер в футболке, и он заметил у нее на руках шрамы.

Сложно не думать, что он причастен к тому, что они там появились. Он знает, что он тут ни при чем. Но это ничего не меняет. Разум – несовершенный механизм, он получает информацию и делает с ней, что вздумается. Роджер не смог заметить вовремя, что Доджер одинока, а она чувствовала, что не нужна ему, события следовали своим чередом. Это не его вина. Это не могла быть его вина. Но он не понял, что что-то не так, а должен был понять. Непонятно, каким образом, но должен был.

Когда Доджер возвращается, Роджер уже вышел за стеклянную дверь, примостился на бетонной ступеньке, которую они называют крыльцом, и чешет старину Билла за ушами. Потрепанный котяра извивается, подставляя всего себя умелым пальцам Роджера, и мурчит так громко, что Доджер слышит его за несколько шагов.

– У тебя есть кот? – спрашивает она и кладет шахматы на стол.

– Сейчас нет, – отвечает он. – Общежитие не слишком подходит для того, чтобы заводить питомцев, а я только что переехал из кампуса. Но у моей последней девушки была кошка. Девушка взяла справку у психиатра, что ей нужна зоотерапия, а мы в основном проводили время у нее в комнате.

– О, – говорит Доджер. – Как ее звали?

– Цукини.

Доджер моргает.

Оглянувшись, Роджер видит выражение ее лица и разражается смехом.

– О господи, ну у тебя и лицо. Не девушку, Додж, а кошку. Кошку