Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

качает головой. – Ведь если кто-то говорит: «Прости», – а ты в ответ не говоришь: «Все в порядке, я не сержусь», – то ты плохой человек. Особенно если ты девочка. Я так сильно по тебе скучала, что думала, все наладится. Я думала, что спокойно могу сказать: «Мы в порядке», – и так и будет. Но числа никак не сходились. Я не могла понять, как это может быть, что ты значишь для меня так много, а я для тебя так мало.

– Ты всегда значила для меня больше, чем все на свете, Доджер, – говорит Роджер. – Просто моя семья нуждалась во мне больше, чем ты. Когда мы были детьми, ты всегда мчалась вперед, быстрее, чем я. И никогда не смотрела под ноги. Я решил, что тебе без меня будет лучше, чем мне без тебя.

– Я не боялась упасть, потому что знала, что ты всегда меня поймаешь. Ты был словно подушка безопасности. Словно гарантия, что я не смогу пораниться слишком сильно.

– И, когда я тебя поймал, ты меня бросила, – говорит Роджер. – Что это значит?

– Что я слишком глупая для умного человека? – По щеке у нее скатывается слеза. Она смахивает ее тыльной стороной ладони. – Когда мы снова встретились, я думала, что ты будешь так же потерян, как и я, но ты был в порядке. У тебя были друзья, девушка, а у меня только толстый блокнот с извинениями, которых должно было хватить, чтобы ты снова меня полюбил. Я не знала, как поступить. Так что я все взвесила и решила, что тебе будет лучше без меня.

– Мне никогда не было лучше без тебя, Додж, – говорит Роджер.

Она всхлипывает, и все, и все – он многое может вынести, но только не вид плачущей Доджер. Не задумываясь о последствиях своего поступка, он падает на колени у ее стула, обнимает ее, и вот она уже уткнулась носом в его плечо. В таком положении никак нельзя избежать прикосновений голой кожей, и пусть: если от этого их квантовая запутанность станет еще сильнее, что ж, однажды Доджер и так уже чуть его не убила. Возможно, если бы квантовая запутанность была сильнее уже тогда, он смог бы почувствовать, что она берет бритву, и все не зашло бы так далеко.

– Элисон бросила меня, потому что я сбежал из кампуса после первого припадка. Она не хотела быть в отношениях с человеком, который может так поступить с собой или с ней. Я не винил ее тогда и не виню сейчас. Мы расстались довольно по-дружески.

– Это хорошо, – бормочет Доджер ему в плечо, не поднимая головы. Она вцепилась в него изо всех сил, держится так, будто ей кажется, что все это сон, который скоро закончится, и она упадет. – Если бы вы остались вместе, в конце концов она рассказала бы полиции, что они ищут именно тебя. Она испугалась бы.

Роджер не спрашивает, откуда она это знает: ее слова внезапно вызывают у него сильнейшее дежавю, или, возможно, дежа антандю, как будто она описывает что-то, чему он однажды, очень давно, был свидетелем и что не хотел бы увидеть снова. «Мы уже были в этой точке, – думает он словно в бреду и затем: – Мы ошиблись».

Доджер ослабляет хватку и отстраняется, блестящие от слез глаза широко распахнуты. Она скорее удивлена, чем испугана, и это хорошо. Потому что Роджер в ужасе, так пусть хотя бы один из них не боится.

– Откуда я это знаю? – спрашивает Доджер. – Я действительно это знаю. Это не догадка, не подозрение, это именно знание.

– Я не знаю, – говорит он. – Но, пожалуйста, Доджер. Пожалуйста, никогда больше не думай, что мне без тебя лучше. Ты вообще представляешь, сколько раз мне пришлось пересдавать математику, чтобы закончить школу? Я едва не стал первым человеком в истории школы, который уже поступил в Беркли, но не смог выпуститься с первой попытки.

Доджер хихикает, шмыгает соплями, затем вытирает нос тыльной стороной ладони и говорит:

– Меня учителя пожалели, потому что я была очевидно травмирована, и по литературе и истории у меня были не экзамены, а зачеты. Я чуть не провалилась, но в итоге все-таки сдала, и все равно бы меня взяли в Стэнфорд. Папа-преподаватель и моя фотография во всех газетах.

– Видишь, если бы ты нормально со мной говорила, тебе не пришлось бы выглядеть жалко, чтобы сдать экзамены.

– Я вовсе не выглядела жалко, я… Окей, я выглядела жалко. Но это сработало, и не тебе меня критиковать.

Доджер ухмыляется, левый уголок рта ползет вверх, а правый остается на месте. Затем, без всякого предупреждения, она вдруг обнимает Роджера и крепко его стискивает.

– Я так по тебе скучала.

– Я тоже по тебе скучал, – говорит он и просто остается на месте и обнимает Доджер, и она его обнимает, пока звук хлопнувшей входной двери не обрывает этот момент.

Роджер отстраняется. Доджер оборачивается на звук, глаза у нее сперва удивленно распахиваются, потом подозрительно щурятся.

– Кэндис, – зовет она, – это ты?

Из коридора не доносится ни звука – не слышно ни шагов, ни намека на движение.

– Наверное, твоя другая соседка вышла, – говорит Роджер.

Доджер удивленно моргает.

– Эрин? Она не дома.

– Уже не дома, потому что только что вышла, – подтверждает Роджер. – Но, когда я пришел, она была здесь. Курила на балконе. У вас двухэтажная квартира?

– Формально, – отвечает Доджер. – Наверху спальня Эрин, основная ванная и балкон. У Эрин самая маленькая комната наверху, потому что она курит. Она сказала, что готова терпеть тесноту ради возможности спокойно покурить на улице посреди ночи. Поскольку в договоре аренды сказано, что в помещении курить нельзя, а то нам не вернут залог, мы решили, что это хороший вариант. Да и мне не хотелось бы подниматься по лестнице каждый раз, когда я соберусь поспать. Но ее никогда нет дома.

– Сегодня была, – говорит Роджер. – Она сказала мне, что ты не хочешь заводить друзей и что, если я уйду, так и не постучав в дверь, я тебя больше никогда не увижу. А когда я сказал, что я все равно постучу, она сказала, чтобы я не говорил потом, что она меня не предупреждала. У тебя интересный вкус на соседей, Додж.

– Да, но она была права, так что обижаться мне не на что, – говорит Доджер. – Я действительно не хочу заводить друзей.

Роджер вопросительно поднимает бровь:

– А я тогда тебе кто?

– Роджер, – отвечает она, лучезарно улыбаясь. – Ты мне Роджер. А теперь давай. Надо закончить партию. По-моему, я слишком долго не надирала тебе